Алексей Самарин, застегивая рубашку, дернулся в полупоклоне — поздоровался. Пододвинул стул девушке, предложил сесть.
— Спасибо, — она изобразила губами улыбку. — Я сейчас пойду. У вас тут… — развела руками. — Не вовремя я, — и выжидательно поглядела на Шахова.
Тот деловито перебирал книги на столе. Выпрямился, оглядел невидящими глазами комнату, покусал в задумчивости ноготь.
— Шахов, я пошла, — без выражения сказала девушка. — До свидания.
— До свидания, до свидания, — повторил Шахов, но тут же до него дошел смысл слов. — Стой, куда пошла? Подожди немного, я провожу… Леха, ты зеленую папку не видел?
Самарин вытащил из-под вороха бумаг папку, протянул и опять просительно предложил Наташе:
— Сядьте. Чего же вы стоите-то?
Она села — прямая, гордая. Положила на колени сумку, огляделась.
Полки с книгами. Стол, тоже заваленный книгами. Книги и на подоконнике. Над столом, на широкой доске, образцы пород, минералов. Три кровати. Над одной — лакированные, слащавые портреты Есенина, Маяковского, Хемингуэя — белобородого, белоголового, в грубом свитере. Над второй кроватью — геологическая карта Урала. Над третьей нет ничего. Рядом с ней Максим. Невозмутимый, сосредоточенный, он не спеша и аккуратно выкладывал на постель вещи из чемодана. Увидел краем глаза, что Наташа смотрит на него, подмигнул быстро и дерзко. Девушка вспыхнула, перевела торопливо взгляд на Шахова. Тот, насупившись, ворошил в папке какие-то пожелтевшие вырезки.
— Слышь, Шахов, — лениво окликнул Бахтин. — У меня сын родился.
— Ну, — Андрей удивленно вскинул голову. — Поздравляю.
— Приходи сегодня к семи. Отметим. И ты приходи, — Бахтин повернулся к Наташе.
— Обязательно придем, — пробормотал Андрей, опять уткнувшись в папку.
Наташа под вопросительным взглядом Бахтина повела еле заметно плечами, словно ей стало холодно, посмотрела и раздумье на Шахова.
— Хорошо, — она постаралась улыбнуться Бахтину. — Если это удобно.
— Чего ж неудобно, — заморгал тот. — Сын ведь родился. — Развернулся к Алексею Самарину: — Ну, Леха, в последний раз спрашиваю: придешь?
Белобрысый крепыш сморщился как от боли, замотал головой:
— Не могу я, пойми, не могу. В третью смену мне.
— А я-то, дурак, хотел еще сына в твою честь Алексеем назвать! — Бахтин хлопнул себя ладонью по бедру. — Да я лучше его назову… — Наткнулся взглядом на Максима. — Во! Лучше Максимом назову. Максим Николаевич! Звучит?
— Звучит, — подтвердил, выпрямившись, Максим. — Жить будет максимально. На полную катушку.
— Во! Вот именно — максимально! — обрадовался Бахтин и, сделав свирепое лицо, спросил: — А ты придешь? Или тоже некогда да неудобно?