— Вы весьма дурно поступите, отправившись их проигрывать.
— Разумеется. Но этого не произойдет, если я найду вас любезной, потому что я отдам их вам. Вы разрешите, я закрою вашу дверь?
— Зачем?
— Потому что я хочу иметь честь поместиться под это покрывало. Я умираю от холода, прекрасная графиня, и сгораю от желаний.
— Месье, я этого никогда не позволю.
— Тогда прощайте. Я иду поместиться у огонька, и завтра пойду дать бой Каркано.
Она отвечает, что я грубый мужлан, а я закрываю дверь и раздеваюсь, так, что она меня не видит, так как повернулась ко мне спиной. Я ложусь рядом с ней и, смирившись, она позволяет мне делать с ней все, что я хочу; но никогда еще предательство природы не было столь благоприятно моим намерениям: я никак не мог кончить. Держа глаза закрытыми, она позволяла мне класть ее во все позиции, позволяла пользоваться ее рукой, как хочу, чтобы сотворить чудо возрождения. Все было напрасно. Притворившись спящей, она позволила мне делать все, что хочу, с ее лицом, и при этом оказывала мне столько уважения, что я был крайне раздосадован, что не мог вернуть себя к жизни. Я, наконец, покинул ее, дав последний удар кинжала с такими жестокими словами:
— Это не моя вина, мадам, если ваши прелести не имеют надо мной никакой власти. Я оставляю вам ваши пятнадцать тысяч ливров.
После этой сцены я отправился лечь у себя в комнате.
Читатель должен меня возненавидеть, я это знаю; но я советую ему умерить свой гнев. Назавтра, утром, очень рано, граф вошел ко мне в комнату с довольством, написанным на лице. Он сказал, что его жена чувствует себя очень хорошо и желает мне доброго утра. Я этого не ожидал. Он сказал, что был рад увидеть, что пятнадцать тысяч ливров, что я ей передал, это не те, что я получил от маркиза Трюльци, и что он надеется, как и сказал мне маркиз Трюльци, что его деньги принесут мне счастье в следующую ночь. Я не знал, что там был бал. Я сказал ему, что не пойду в оперу, но наверняка на бал и в «Редут», постаравшись, насколько смогу, остаться неузнанным. Я попросил его купить мне новое домино и не подходить ко мне, поскольку надеялся, что никто, кроме него, меня не узнает. Я попросил его оставить меня, так как мне необходимо было написать большое количество писем.
В полдень он принес мне домино, которое я сразу спрятал, и мы пообедали с графиней, выражение лица и тон которой меня удивили. Ее вид, безмятежный, расслабленный и спокойный, добавил ей в моих глазах красоты. Я почувствовал отчаяние, что столь ужасно с ней обошелся. Ее бесчувственность мне показалась непостижимой, застала меня врасплох; я решил, что она, должно быть, спала в те моменты, когда я над ней столь жестоко надругался. Когда ее муж оставил нас наедине, я сказал ей, что чувствую себя монстром, которого она должна ненавидеть. Она ответила, что чувствует себя вполне обязанной по отношению ко мне, и что она не знает, почему я могу считать, что поступил с ней плохо, и почему называю себя монстром. Я попросил у нее руку, но она отдернула ее, подарив мне весьма нежный поцелуй. Раскаяние мне терзало душу.