На следующее утро коронный Стольник граф Моссинский принес мне тысячу дукатов. Он сказал, что король не знал, что я нуждаюсь в деньгах, потому что передо мной стояла гораздо более важная задача — сохранить жизнь, и поэтому Е.В. отправил мне приказ уехать, потому что, оставаясь в Варшаве и передвигаясь ночью, я все время подвергаюсь явной опасности. Угрозы исходили от пяти или шести персон, которые отправили мне картели, на которые я даже не ответил. Эти люди, чтобы отомстить за мое пренебрежение, могут на меня напасть, и король не хочет иметь беспокойства на мой счет. Он сказал мне, кроме того, что приказ, который Е.В. мне дал, не несет мне никакого бесчестия, с учетом персоны, которая его мне принесла, обстоятельств и времени, в которое мне было предписано уезжать, без особых для меня неудобств. Следствием этого разговора было то, что я не только дал слово г-ну Моссинскому уехать, но и попросил поблагодарить Е.В. от меня за милость, которую он мне оказывает, и за те знаки внимания, которое он проявляет в отношении моей жизни.
Благородный Моссинский обнял меня и просил принять маленький подарок в виде коляски, которой у меня не было, и просил меня ему писать. Он сказал мне, что муж ла Бинетти уехал с горничной своей жены, в которую влюбился, взяв с собой все, что у нее было, из бриллиантов, часов, золотых табакерок, и до тридцати шести серебряных столовых приборов. Он оставил ее танцору Пику, с которым та спала каждую ночь. Покровители ла Бинетти, из которых главным был князь-генерал (великий коронный гетман), брат короля, объединились, чтобы выразить ей сочувствие, и дали ей достаточно, чтобы ей не сожалеть обо всем том, что ее подлец-муж у нее украл. Он сказал мне, что Великая генеральша короны, сестра короля, прибыла из Белостока и поселилась при дворе, где ей оказывают самые большие почести. Надеются, что ее муж решится, наконец, приехать в Варшаву. Граф Браницкий умер, оказавшись последним из фамилии и распустив, как это принято, свои войска. Тот Браницкий, который удостоил меня дуэли, не был его родственником и носил это имя лишь по ошибке. Его звали на самом деле Брагнецкий.
На следующий день я заплатил свои долги, которые достигали двух сотен дукатов, и решил выехать послезавтра через Бреслау вместе с графом Клари, он — в своей коляске, а я — в своей, которую прислал мне граф Мосинский. Этот граф Клари уезжал, ни разу не побывав при дворе, он к этому и не стремился, он не любил ни добрую компанию, ни приличных женщин; он хотел общаться только с игроками и шлюхами. Он прибыл в Варшаву вместе с Дюран, танцовщицей, которую увез из Штутгарта, где она была на службе у герцога, что очень не понравилось этому суверену, у которого терпимость отнюдь не являлась главной его добродетелью. Клари в Варшаве, оставив Дюран, развязался с ней и отправил ее в Страсбург; таким образом, он отправлялся один, как и я с одним слугой. Он сказал, что отделится от меня в Бреслау, потому что хочет заехать в Ольмиц повидать своего брата, который был каноник. Он повергал меня в смех, когда рассказывал о своих делах, хотя я и не просил его об этом, потому что во всем, что он мне говорил, не было ни слова правды. Я знал трех приличных людей, которые подвержены были этому неприглядному греху, и сами на это жаловались; они пребывали в тяжелых условиях, когда не могли никому говорить правды, даже если в их интересах было делать так, чтобы те, кто их слушает, им верили. Этот граф Клари, который не был из фамилии Клари де Тёплиц, не мог поехать ни в свою страну, ни в Вену, потому что дезертировал накануне баталии. Он был хром, но никто об этом не знал, потому что когда он шел, это не было заметно. Это была единственная правда, которую он мог скрыть, не принося никому вреда. Он умер в Венеции в нищете; я буду говорить о нем через одиннадцать-двенадцать лет. Он был красивым мужчиной, с лицом нежным и привлекательным.