Эта сдержанность с моей стороны, которая продолжалась все пятнадцать дней, что эта девушка жила со мной, начала раздражать всех молодых офицеров Дрездена, и особенно графа де Бельгард, который не привык, найдя девушку по своему вкусу, получать от нее отказ, и предпринимал разные демарши, чтобы ее заиметь. Молодой, красивый, дерзкий, щедрый, он пришел однажды в мою комнату в тот момент, когда я вместе с ней садился за стол, и напросился обедать, так что я не мог ни отказать ему, ни отправить Матон в ее комнату. Во время всего обеда он поддразнивал ее словечками на военный вкус, которые я сопровождал другими, но держась при этом рамок, которых и он должен был придерживаться. Матон вела себя очень хорошо, не строя из себя ханжу, но и не отказывая при этом в уважении, которым она была обязана, ни мне, ни себе.
У меня была привычка устраивать сиесту, и я попросил, без церемоний, графа уйти через полчаса, как мы встали из-за стола. Он спросил у меня со смехом, устраивает ли мадемуазель также сиесту, и я ответил, что да. После этого, идя за своей шпагой, он пригласил меня вместе с Матон обедать на завтра; я сказал, что никогда не вожу ее на обеды, но что он может приходить обедать каждый день, когда я случайно оказываюсь дома, и тогда он наверняка найдет меня вместе с ней. Этот отказ, на который он не знал, что ответить, заставил его уйти, попрощавшись если не в раздражении, то, по крайней мере, очень холодно. Так что я провел неделю, очень довольный Матон.
Моя мать вернулась из провинции, и я собрался повидать ее на следующий день. Она обитала на четвертом этаже дома, который был расположен недалеко от моей таверны, и от нее я мог видеть эркер, то есть фонарь апартаментов, которые я занимал. Я случайно туда взглянул и увидел в окне этого эркера стоящую Матон, которая работала, разговаривая с г-ном де Беллегард, который виднелся в окне комнаты, находящейся близ этого эркера, и образующей с ним угол, но мне не принадлежащей, хотя и находящейся в той же таверне. Это открытие заставило меня рассмеяться; я был уверен, что меня оттуда не видно, и решил, как и в других случаях, что не хочу быть рогоносцем. Моя ревность происходила скорее из головы, чем от сердца.
Два час спустя я пришел обедать, очень веселый, и Матон была тоже весела. Упомянув кстати о Беллегарде, я сказал ей, что очевидно он в нее влюблен; она ответила, что соблазнять девушек — это стиль всех офицеров, и что она считает его не более влюбленным в нее, чем в какую-то другую.
— Как, разве он не приходил сюда сегодня утром, чтобы нанести мне визит?