Этот управляющий немного подумал, потом дал мне что-то вроде паспорта, который я сохраняю до сих пор, с которым я и въехал в Петербург, не только так, что никто не спросил у меня, нет ли у меня другого, но никто и не осматривал моего экипажа. От Копорья до Петербурга нет другого пристанища, чтобы поесть или поспать, кроме как в частных домах, не в почте. Это пустынная страна, где не говорят даже по-русски. Это Ингрия, где говорят на особом языке, который не имеет ничего общего ни с одним другим языком. Крестьяне этой страны развлекаются тем, что воруют то немногое, что смогут добыть у пассажиров, которые выпустили на мгновенье из виду свои экипажи.
Я прибыл в Петербург, когда первые лучи солнца позолотили горизонт. Поскольку мы были как раз во время зимнего солнцестояния, и я видел солнце, поднимающееся над краем обширной равнины, как раз в девять часов и двадцать четыре минуты, я могу уверить читателя, что самая долгая ночь в этом климате продолжается восемнадцать часов и три четверти…
Я направился поселиться на большой и красивой улице, называемой Миллионной. Мне дали за недорого две хорошие комнаты, где я не увидел никакой мебели; но сразу принесли две кровати, четыре стула и два маленьких стола. Я увидел печи огромного размера; я подумал, что нужно большое количество дров, чтобы их топить, но оказалось наоборот; только в России обладают искусством конструировать такие печи, как только в Венеции умеют делать цистерны и колодцы. Я изучил летом внутренность квадратной печи, стоящей в углу большой залы, высота которой составляла двенадцать футов, а ширина — шесть; я видел, как ее разжигали, так, что разгорались дрова вплоть до самого верху, где начиналась труба, через которую поднимался дым, выходя наружу; я видел, говорю я вам, внутри перегородки, которые, извиваясь, постепенно поднимались все выше. Эти печи сохраняют в комнате, которую отапливают, тепло двадцать четыре часа, используя отверстие вверху, перед началом большой трубы, которое слуга закрывает, потянув за маленькую веревку, когда уверится, что весь дым от дров вышел. Как только он видит через маленькое оконце внизу печи, что все дрова перешли в угли, он перекрывает вверху и внизу тепло. Редко бывает, что печь топится в день два раза, кроме как у знатных синьоров, у которых слугам запрещается закрывать трубы сверху. Причина для этого весьма разумная. Вот она:
Если хозяин, приходя усталый, с охоты или из путешествия, собираясь лечь спать, приказывает слуге затопить печь, и если этот слуга, по невнимательности или из-за спешки, закрывает печь до того, как уйдет весь дым, человек, который спит, больше не проснется. Он вернет свою душу создателю за три или четыре часа, задыхаясь и не открывая глаз. Входят в комнату утром, чувствуют воздух тяжелый, душный, видят, что человек мертв, открывают окно внизу печи, облако дыма вырывается оттуда и мгновенно окутывает всю залу, открывают двери и окна, но человек уже не возвращается к жизни, ищут напрасно слугу, который спасается бегством, но его находят с удивительной легкостью, и его неумолимо вешают, несмотря на то, что он клянется, что проделал все правильно. Полиция превосходна, потому что любой слуга мог бы, без этого мудрого закона, безнаказанно отравить своего хозяина.