Какие знаки благодарности и удвоенной нежности, когда я сказал ей, что остаюсь еще на месяц! Какие благословения дурной погоде, что помешала мне плыть в Фиуме! Мы спали вместе каждую ночь, даже в те, когда еврейский закон запрещает женщине предаваться любви. Я оставил Лиа маленькое сердечко, которое могло стоить десять цехинов; но она не захотела ничего за заботы о моем белье в течение шести недель. Кроме того, она дала мне шесть платков из Индии; я встретил ее в Песаро шесть лет спустя. Я об этом буду потом говорить. Я выехал из Анконы 14 ноября и прибыл в Триест 15, поселившись там в большой гостинице.
Питтони. Загури. Прокуратор Морозини. Консул Венеции. Горис. Консул Франции. Мадам Лео. Моя преданность трибуналу Государственных Инквизиторов. Страсольдо. Карниолина. Генерал Бургхаузен.
Хозяин спросил мое имя, я дал свое согласие с условиями, оказался поселен очень хорошо на третьем этаже, и моя кровать оказалась удобной. Назавтра я пошел на почту забрать письма, которые ждали меня в течение месяца. В одном из них, от г-на Дандоло, я нашел другое, открытое, от патриция Марко Дона, адресованное барону Питтони, шефу полиции, в котором меня рекомендовали в превосходных степенях. Я попросил проводить меня в его дом, представил ему письмо, назвав свое имя и, не читая его, он сказал мне, что г-н Дона его предупредил, и что в любом случае он целиком к моим услугам. Я пошел отнести письмо Мардоке еврею Моисею Леви, относительно которого не знал, имеет ли оно ко мне отношение, соответственно я оставил его в его доме, в конторе. Этот еврей Леви, мужчина умный, любезный и очень обеспеченный, пришел ко мне на следующий день, чтобы предложить свои услуги в любой области. Он дал мне прочесть письмо: оно касалось исключительно меня; в нем было сказано, что если случайно мне нужна будет сотня цехинов, он отвечает за меня и что он воспринимает любезности по отношению ко мне как сделанные ему лично.
Я счел своим долгом написать Мардоке самое искреннее благодарственное письмо и предложить ему все свои возможности в Венеции, если они ему понадобятся. Какая разница между холодным приемом, оказанным мне бароном Питони, и тем, что оказал мне еврей Леви! Этот барон Питони, которому было на десять-двенадцать лет меньше, чем мне, был обаятельный, любезный, обладал умом, сведущим в литературе, и не имел предрассудков. Враг всякой экономии, он не различал «твое» и «мое», возложив заботу о своем маленьком доме на своего лакея, который его обкрадывал; но он не считал это дурным, потому что знал об этом. Он был парень хоть куда, большой поклонник целибата, галантен с прекрасным полом, друг и покровитель всех распутников. Ленивый и беспечный, он страдал непростительной рассеянностью, вследствие которой испытывал частенько несчастье забывать важные дела, связанные с его службой. Говорили, что он охотно лгал, но это неправда, он не говорил правды, потому что забывал ее и не мог ее высказать. Я обрисовал его характер таким, каким узнал месяц спустя после того, как с ним познакомился. Мы были добрыми друзьями и остаемся такими до сих пор.