— Повернул бы я твою библию, — вспылил кузнец, но ему не дал договорить Шкалик. Он все хихикал, маленький такой, щупленький.
— О земле, Василий, скажи. Нет, слышь, хотенья у старухи барыни нам исполу землю сдать. Слышь, кокшайским отдает.
— Власть над землей дана ей от царя, — пояснил Василий.
— Власть‑то власть! — завертелся Шкалик. — А земля, по–твоему, чья?
Он круто остановился против Василия. В глазах у него забегали лукавые огоньки.
— Чья? — спокойно переспросил Василий. — Ишь, хитрый! Земля господня. Как он ее сотворил…
— Ага! — подхватил Шкалик, заметив улыбки мужиков. — Господня? Сотворил? А дворянка, коя живет в городе и не сдыхает, она что сотворила?
— Имеющий уши, да слышит! — улыбнулся и Василий. — Только не всякое ухо с понятьем. Кто барыня? Госпожа. Кто землю сотворил? Господь. Вот и есть они сродственники!
От такого ответа Шкалик даже взвизгнул:
— Эт–та ловко!
— Ну вас к черту! — плюнул кузнец. — Что в брюхе, что в голове — мякина. С попом и то легче: тот рассуждение имеет.
— С ним за такие разговоры в арестантски роты угодишь, — сказал староста. — О степи надо думать. Как бы барыня другим не сдала.
— Не в барыне дело. Всему голова управляющий! — крикнул Иван Беспятый.
— Кого пошлем о степи хлопотать? — спросил староста.
— Сам поезжай. Вон Ивана, как раненного япоиш кой, возьми.
— И Василия, — подсказал кузнец, насмешливо оглядывая мужиков.
— Ну вас к богу! — отмахнулся Василий. — Мне сеять пора.
— Ишь, ему сеять! Сев для всех один.
— Ты для опчества постарайся.
— Постарайся! — словно сговорившись, загудели мужики.
— По библии жарь старухе. Глядишь, прослезится, скастку даст.
— Не даст, пригрози адом.
Подошел отец. Он стал около Василия, вынул табакерку и начал угощать его. Василий о чем‑то шепнул ему, отец заискивающе кивнул головой. Мне стыдно за отца, за то тряпье, в которое он одет: эта поповская полукамилавка на голове, заплатанный пиджачишко, делавший отца похожим на пеструю корову, штаны из старого мешка, на ногах размочаленные лапти, из которых торчала солома…
«Господи, у всех отцы хоть на людей похожи, а мой…»
Я так пристально уставился на отца, что он заметил мой взгляд и виновато улыбнулся. Жалость и брезгливое чувство снова охватили меня. Я кивнул отцу. С несвойственной ему торопливостью, на ходу закрывая табакерку, он направился ко мне. От него пахнуло табаком и мятой.
— Ты что, Петя? — спросил он, глядя вниз.
— Зачем сюда пришел? — злобно прошипел я.
— Мать послала. Помочь, слышь.
— Помощников и без тебя много. Хоть бы лапти подковырял. Суешься на люди! Сидел бы дома!