— Все законы читали. — спокойно отвечает Григорий. — Наше дело углублять.
— Погублять хотите, большевики.
— Да, мы — большевики. А вы кто? Трудовая партия кулаков?
— У власти пока наша — трудовая.
— Пока — верно, — согласился матрос, — а завтра она в преисподнюю полетит.
— Ну, это еще поглядим… Бороться будем…
Широкоплечий Григорий складывает на груди руки:
— Слыхали? Бороться! Пойдем! Не гляди, что у меня нога такая. Потрясу тебя… У них, у эсеров, лозунг: «В борьбе обретешь ты право свое!» Только в лозунге не говорят, с кем хотят бороться. Но мы знаем: не с помещиками, а с беднейшим крестьянством. А у нас лозунг другой: «Готовьтесь к новым битвам, боевые товарищи! Под знамя большевиков, угнетенные крестьяне деревень!» Вот наш лозунг, и мы буржуям головы свернем!
Он рассказывает, за что стоят эсеры, как они вместе с буржуазией расправлялись в Питере с рабочими, как хотели арестовать и убить Ленина. Филя перебивает его:
— Голосуй!
— Кто за отбор земли, мельниц и прочего?
И когда поднялись руки и Филя принялся считать, в окно школы испуганно кричат:
— Солдаты скачут!
— Ага! — радостно вырвалось у Гагары, — они сам… проголосуют!
Соня смотрит на меня пытливо и спрашивает:
— Скажи по правде, здорово перетрусили?
— Да нет же. Сначала мы подумали, что солдаты по поводу спирта к нам, глядь, мимо. Куда‑то для реквизиции.
— Давай читать, — кивает она на тетрадь, которую я принес.
— До того ли сейчас, Соня, чтобы пьесы ставить?
— Я так и знала, что ты… трус.
— Пу, это уж чересчур! — рассердился я.
Сарай в саду небольшой, плетеные стены обмазаны глиной, побелены изнутри. Здесь, проходя переулком, почти каждый день можно видеть Соню, сидящую или возле двери сарая, или под яблоней за столиком. В сарае на стенах — разные картинки, фотографии, небольшая географическая карта, фотография, где она снята с братом–офицером.
— Плохо получилось, — говорю я и смотрю на Соню, — не успел переделать.
— Вместе исправим, Чехов не обидится.
Мы решили в скором времени поставить в школе пьеску «Предложение», на наш взгляд очень подходящую, но обязательно переделать у нее конец. Конец должен быть революционным.
В ней разговор идет о земле. Конечно, в первую очередь выбросить спор помещичьей дочки с женихом о собаках. К чему тут собаки? Вот Воловьи Лужки — это дело другое. Ломов — жених — говорит: «Лужки мои», а невеста кричит: «Лужки наши». И кричат они, как цыгане на базаре. Жених даже забывает, зачем он приехал. О сватовстве знает только отец, но и он в пылу спора упустил это из виду. А чего бы проще? Раз выйдет дочь замуж, тогда и о Лужках кричать не надо. Жадность к земле! Еще показалось мне досадным, что ни жених, ни невеста друг друга не любят. Ломов хочет жениться потому, что года его уходят, а невеста потому, что ей скучно. Стало быть, дело у них выходит несерьезное. На черта же эта свадьба? Выбросить ее. Главное — в спорной земле. Чехов только намекнул, что сенокосные луга — Лужки — когда‑то принадлежали мужикам, потом их забрали помещики. И дело это было так давно, что даже сами помещики забыли, кому Лужки принадлежат. Мы решили найти этим Лужкам настоящих хозяев. Мужиков добавить.