— Пойдем, Павлушка! — вскочил я и бросился к двери.
Мы ходили по улице. Говорили обо всем, но ничего не сказал я ему о том, что слышал у Харитона в избе. Когда‑нибудь, уже после экзамена, расскажу Павлушке, но возьму с него страшную клятву молчать.
От кладбища слышалось овечье блеянье, хлопанье плетей. Скоро овцы промчались мимо. Навстречу и вслед бежали девки, бабы, ребятишки. Они кричали, ругались, ловили овец за ноги. Когда пропылило овечье стадо, вслед за ним торопливо прошли коровы. Впереди — Попадья, за ней — Бурлачиха. Вот Попадья завернула к себе, потряхивая головой, Бурлачиха же продолжала свой путь, не пуская вперед никого.
…Вечером после ужина мать разобрала печь париться. Выпарившись, надел новые портки, рубашку, сел за стол и задумался Мать подошла ко мне, посмотрела на меня ласково и — чего никогда с ней не было — изменившимся голосом вдруг посоветовала:
— А ты еще уткнись в книжки‑то, отце! Как бы тебе завтра на экзамене чего не забы–ыть!
Хотя нынче мать и не будила меня рано, все же я проснулся только чуть позднее обыкновенного. Она подоила корову, процедила молоко и принялась затапливать печь. Братишки и сестренки еще спали, спала и маленькая в зыбке. Теперь эту девчонку нянчит Филька.
— Ты не сходишь на церковный колодец за водой? — спрашивает мать необычным для нее мягким голосом.
— Одно аль два ведра?
— Давай уж два.
Я беру ведра, иду к церкви. Возле колодца три бабы: среди них шустрая Марья, жена Ивана Беспятого и ненавистная мне нареченная теща. Иду медленно, дожидаясь, когда они уйдут.
В конце улицы слышно, как выгоняют коров. Нынче за меня пасет отец. Представляю, как он, неповоротливый, будет бегать за коровами.
Бабы ушли, раскачивая ведрами. Я опускаю длинный журавль в глубокий колодец. Журавль скрывается в темной пасти, идет уже цепь. В колодец глянуть страшно — так далеко вода.
Из церковной сторожки вышел сторож и зашагал к дому попа. Он пошел за ключами. Сейчас зазвонит к заутрене…
Прохладно и хорошо! Небо совершенно чистое.
В церковной ограде видны кресты на могилах. Тут похоронены попы, дьяконы и их близкие. Тут же когда‑то похоронены родственники всех помещиков, имения которых кольцом оцепили наше большое село. Видать, кому на земле жилось хорошо, тому хорошо будет и на небе.
Сирень в ограде зацвела. Ее много. По углам ограды тополя и липы, по бокам старые сосны. Ограда каменная, на столбах стеклянные разноцветные шары, как глобусы.
Ведра, наполненные водой, тяжелы. Несколько раз я отдыхаю, ставя их. Одно — худое. В дырку на дне продет колос изнутри, но все равно вода течет: за ведром тянется тонкая струйка. Только хотел еще отдохнуть, глядь, по дороге наперерез идет Настина мать. И вот ведра показались мне вдруг легкими, я иду, совсем не качаясь. Не останавливаясь, донес воду.