Спикер официально объявил:
— Я объявляю предложение принятым.
В палате царила тишина.
Осторожно, пошатываясь на костылях, Арнолд Джини поднялся с места. И целенаправленно, шатаясь всем своим искалеченным телом, прошел мимо передних рядов оппозиции к центральному сектору. Джеймсу Хоудену, знавшему Джини много лет по пребыванию в палате общин, казалось, что тот никогда еще не передвигался так медленно. Став перед спикером, калека с патетической неуклюжестью поклонился, и на миг показалось, что он сейчас рухнет вперед. Но он выпрямился, повернулся, медленно прошел по палате, затем снова повернулся и поклонился. Как только он вышел в двери, широко распахнутые вооруженным сержантом, по залу прокатился вздох облегчения.
Спикер спокойно объявил:
— Слово имеет министр по делам гражданства и иммиграции.
Харви Уоррендер — более спокойный, чем прежде, — продолжил свое выступление с того, чем закончил. Но Джеймс Хоуден понимал: все, что произойдет дальше, будет лишь временным затишьем. Арнолд Джини был справедливо удален всего на несколько часов за возмутительное нарушение правил палаты общин. Но пресса уж разукрасит случившееся, а публика, не зная правил дебатов, да и не интересуясь ими, увидит во всем этом лишь двух несчастных людей — калеку и одинокого безбилетника — жертв жестокого, деспотичного правительства.
Впервые Хоуден задумался над тем, как долго правительство может терять популярность, как это происходит сейчас со времени появления Анри Дюваля.
В записке Брайана Ричардсона было сказано: «Жди меня в семь».
Без пяти минут семь Милли Фридман, далеко не готовая к приему, выходила, роняя капли, из ванны в надежде, что он задержится.
Милли часто, без особого любопытства, задавалась вопросом, почему она, выполнявшая с точностью машины работу в офисе и для Джеймса Хоудена, почти никогда не могла так же организовать свою жизнь дома. На Парламентском холме она была пунктуальна до секунды, а дома — редко. В приемной премьер-министра царил образцовый порядок, включая и то, как аккуратно было все расставлено в шкафу и как содержались подшивки документов, — Милли могла за секунды извлечь оттуда письмо пятилетней давности, написанное от руки неким малоизвестным человеком, чье имя давно уже забыто. А сейчас — что было для нее типично — она рылась в спальне в ящиках для белья в тщетных поисках чистого лифчика.
Она полагала — когда предавалась подобным мыслям, — что ее неорганизованность вне офиса является следствием подспудного нежелания подчинять свою личную жизнь привычкам и требованиям жизни за пределами дома. Она всегда противилась — даже порой упорно — выполнению посторонних дел или восприятию распространяемых идей, которые ее лишь запутывали.