«Несчастный ты мерзавец, — думал Ричардсон. — Несчастный невежественный мерзавец. Ты сломался — только и всего. Ты пересек черту, подойдя к которой многие из нас колебались. Ты совершил то, что другие — одному Богу известно — часто хотели совершить. Да кто мы такие, чтобы критиковать тебя?»
Полицу Харви Уоррендера текли слезы. Он поднялся и надломленным голосом произнес:
— Я не хочу больше это слушать.
Ричардсон умолк. Собственно, и говорить-то больше было почти нечего: самолет разбился при приземлении в Англии — такое могло произойти и с наилучшим штурманом. Обоих достали из обломков — Хоуард Уоррендер чудом уцелел, а штурман умирал… Впоследствии медики сказали, что он мог бы остаться жив, если бы не потеря крови от усилий вести самолет… Военно-полевой суд; приговор — виновен… Самоубийство… Отчеты замяты, дело закрыто.
Но Харви Уоррендер все знал. Знал и тем не менее строил лживую, дурацкую легенду о героической смерти.
— Чего вы хотите? — вконец уничтоженный, спросил он. — Чего вы от меня хотите?
Ричардсон ровным тоном произнес:
— Текст соглашения, подписанного между вами и шефом.
На секунду вспыхнула искорка сопротивления.
— А если я вам его не дам?
— Я надеялся, — сказал Ричардсон, — что вы не зададите мне этот вопрос.
— А я вас спросил.
Лидер партии издал глубокий вздох.
— В таком случае я суммирую решения полевого суда и сниму с них копии. Эти копии будут разосланы анонимно в простых конвертах всем, кто имеет вес в Оттаве, — членам парламента, министрам, прессе, правительственным чиновникам, ответственным сотрудникам вашего департамента…
— Ах ты, свинья! — Уоррендер давился словами. — Ты гнилая, злобная свинья!
Ричардсон передернул плечами.
— Я не хочу этого делать, если вы меня не заставите.
— Люди поймут, — сказал Харви Уоррендер. В лице его снова появились краски. — Говорю вам, они поймут и посочувствуют. Хоуард был ведь такой молоденький, совсем мальчик…
— Люди всегда сочувствовали, — сказал Ричардсон. — И даже теперь они, возможно, жалеют вашего сына. Но не вас. Возможно, когда-то жалели, но не теперь. — Он кивком указал на портрет в освещенной выемке, на нелепые и никому не нужные реликвии под ним. — Они вспомнят этот фарс, и над вами будет смеяться вся Оттава.
А он сомневался, будет ли так. Будет много любопытства и кривотолков, и, возможно, люди немного посмеются. Иногда в них открывается такая глубина понимания и сострадания. Большинство, пожалуй, подумают, что за странный вывих ума побудил Харви Уоррендера пойти на такой обман. Или его собственная мечта о славе перескочила на сына?