В гостиной номера люкс в отеле «Ванкувер» Джеймс Хоуден протянул своему помощнику Эллиоту Проузи долларовый банкнот.
— Спустись в вестибюль, — проинструктировал он, — и купи мне шесть шоколадок.
Если он когда-нибудь станет писать свои мемуары, решил Хоуден, то отметит, что одним из преимуществ поста премьер-министра было то, что можно послать кого-нибудь купить тебе конфетку. Это, конечно, подогреет интерес любого амбициозного юнца!
Когда молодой человек — по обыкновению, с серьезным видом — ушел, Джеймс Хоуден закрыл дверь в соседнюю комнату, отгородив себя от телефонных звонков и стука пишущих машинок, на которых работал временный персонал из добровольцев. Усевшись в кресло, он стал мысленно делать обзор своей стремительной, как ветер, поездки с выступлениями.
Вне всякого сомнения, это был его личный блестящий успех.
За всю свою политическую карьеру Джеймс Хоуден никогда еще не достигал таких высот ораторского искусства и так не зачаровывал аудиторию. Составители речей, подобранные Брайаном Ричардсоном, — один из Монреаля, другой из нью-йоркского журнала «Тайм энд Лайф», — проделали хорошую работу. Но даже еще лучше порой были собственные импровизации Хоудена, когда он откладывал в сторону подготовленный текст и говорил убежденно, с искренним волнением, передававшимся большинству его слушателей.
Главным образом он говорил — с подготовкой и без подготовки — о североамериканском наследии и давлении соперничающих идеологий, которое угрожает его существованию. Сейчас время объединяться, объявил он, время покончить с мелочностью и перебранками; время подняться выше маловажных проблем, поставив во главу угла куда более важный вопрос — свободу человека.
Публика реагировала так, словно именно эти слова хотела слышать и жаждала иметь такого лидера…
Как и было запланировано, премьер-министр ни словом не упомянул про Акт о союзе. Согласно Конституции об этом первым узнает парламент.
Но чувствовалось, что это своевременно, как если бы страна была готова к более тесному союзу с Соединенными Штатами. Джеймс Хоуден чувствовал это, а политический инстинкт, подсказывавший, куда ветер дует, редко обманывал его.