— Весьма рад, что и я пригодился, — мрачно сострил Страйкер.
Возвратился жизнерадостный интерн.
— Кость не задета.
— Я же говорил, — проворчал Страйкер. — Могу я теперь идти?
— Нам еще нужно сделать вам обс…
— …К черту. Я — полицейский. По мне уже стреляли раньше. Мне нужно выбраться отсюда, и я подпишу все, что угодно.
— Джек, может быть… — начал было Пински.
— Нет! Я хочу на волю. Мне нужно работать.
Интерн вздохнул.
— Есть преданность работе — а есть глупость. — Он встретился со Страйкером взглядом и сдался. — Хорошо, хорошо, я выпишу вас. Вы не сможете пользоваться больной рукой неделю или больше. И помните: вы потеряли много крови, так что будете чувствовать слабость в течение нескольких дней.
— Я уже терял кровь, — сказал Страйкер.
— Ах да, я забыл: вы — крутой большой коп. Так что насчет шока вам тоже известно.
Ослепленный операционной лампой над головой. Страйкер снова видел невыносимо долгий, ужасный момент, когда пуля попала в Тоса, и вся машина была залита его кровью, кровь была повсюду, как этот свет…
— Да, я знаю насчет шока, — согласился он.
В комнате рядом с операционной он выбрал себе стул с прямой спинкой — чтобы не расслабиться и не заснуть. Дэйна была рядом с побелевшим, как и у самого Страйкера, лицом, слишком потрясенная, чтобы разговаривать, — за что он был ей безмерно благодарен. Теперь она выглядела просто хорошенькой девочкой — вот и все. Шок ограждал его от всех прочих забот — и он был благодарен и за это. В голове слабо шевелилась мысль, не возмездие ли это все за то… за что, он даже не пытался сформулировать. Он только знал, что это как-то связано с Кейт и с предательством. Пински сидел на софе напротив, делая вид, что читает газету. Он вскакивал каждый раз, когда нечто белое мелькало в дверном проеме.
Дэйна чувствовала себя в этой ситуации совершенно чуждой, ненужной. Эти мужчины свыклись с необъяснимыми случаями насилия, она — нет. Хотя внешне она выглядела такой же спокойной, как и остальные, это было не спокойствие, а отупелость, вызванная шоком; так уже было с ней, когда умер Петер. Она казалась и тогда мужественной и спокойной, но это было спокойствие замороженной, что не делало ей чести. Она не желала, не старалась — просто на нее нашло, и она ничего не могла поделать. Ходила, говорила, что-то делала — и ничегошеньки при этом не ощущала и не думала.
Когда кто-то наконец вошел, это был Нилсон.
— Как он? — спросил Нилсон.
— Мы ожидаем известий, — сообщил Пински.
— Со мной все в порядке, спасибо, — сказал Страйкер.
Нилсон посмотрел на него:
— Да, я знаю, что ты — в порядке, я уже спросил внизу. Ты выглядишь ужасно.