Черноморский адмирал стоял, широко расставив ноги, и лицо его было… Странное такое лицо, сосредоточенное и злое, как будто происходящее не было для него чем‑то неожиданным. А может, виной тому был неяркий серовато–зеленый свет, льющийся, казалось, отовсюду. Эссен поднял голову и почувствовал самый настоящий страх.
Страх был ему знаком, как и любому нормальному человеку, однако это чувство имеет много ипостасей. Тот, который адмирал Эссен испытывал доселе, был совсем иным. Вой снарядов, сотрясающийся от их ударов корабль, звон осыпающихся на палубу осколков, недавно злых и смертоносных, а теперь просто кусков горячего и противно воняющего металла… Этот страх заставлял сердце биться чаще, гоня по жилам кровь и позволяя мозгу работать холодно и четко. И другой, дикий, высасывающий душу, тоскливый страх, когда поворачивала назад уже прорвавшаяся из артурской ловушки эскадра, когда тонул его корабль, когда сам он, вместе с экипажем и другими участниками обороны крепости, попал в японский плен. Эссен никогда и никому не признался бы в этом, но глупо врать самому себе.
Однако такого, как сейчас, Николай Оттович фон Эссен никогда не испытывал, и было от чего. Над кораблями кок будто опустился гигантский купол, от которого и исходило то самое сияние, переплетенное всполохами фиолетово–красных молний, столь огромных и частых, что непонятно было, то ли их много, то ли она одна такая, бьющая в никуда и не желающая останавливаться. Однако это были еще цветочки. Невероятно, но море тоже начало выгибаться, те участки, которые соприкасались с куполом, поднимались вверх, ему навстречу, а центр, в котором находились корабли, напротив, проваливался вниз, и создавалось впечатление, что люди находятся в центре огромной сферы. Непонятно почему, но Эссен понял: сфера вращается, причем столь быстро, что это невозможно заметить глазом, и все же это было именно так. И корабли, повинуясь этому движению, тоже начали медленно–медленно разворачиваться, страшно было даже представить, какие силы способны на такое. А потом она начала сжиматься, и как раз в тот момент он почувствовал тот самый приступ животного, панического ужаса. Наверное, именно так чувствует себя мышь, попавшая в мышеловку, на которую медленно опускается грубый крестьянский лапоть. Дикий, парализующий от осознания собственного бессилия страх… А потом была яркая, режущая, кажется, не глаза, а сам мозг вспышка, дикая боль, и сознание милосердно покинуло его.
Когда адмирал Эссен пришел в себя, то первое, что он ощутил, было бьющее прямо в глаза яркое солнце. Это было неприятно и странно. С первым он справился запросто, просто–напросто прикрыв лицо ладонью. Движение получилось каким‑то замедленным и отозвалось тупой болью в мышцах, но, в общем, было терпимо. А вот солнце… Эссен отчетливо помнил, что над морем сегодня была обычная для этого времени серая хлябь. Низкие, насыщенные водой и чуть не прорывающиеся под ее тяжестью тучи, но никак не солнце. А потом он вспомнил, что произошло, резко, как будто включился прожектор, и рывком сел.