Юноша ничего не ответил — он лишь сжал зубы и впился в меня ошалелым взглядом, в котором чувствовались страх и огромное нервное напряжение.
— Почему бы нам сейчас не выбрать первый вариант? Я умру в сладком сне, а ты останешься жив.
Мне на мгновенье показалось, что в его расширившихся зрачках мелькнули огоньки сомнения; мне показалось, что побелевшие суставы его пальцев, держащих детонатор, слегка расслабились; мне показалось, что я в этой игре уже выигрываю.
— Нет никакого смысла в том, чтобы ты жертвовал собой из-за меня. Я не верю в то, что ты хочешь умереть именно так. Я даже не верю в то, что твой бог хочет, чтобы ты умер именно так.
Да, мне показалось, что я в этой игре выигрываю. Но я ошибся.
— Не смей осуждать ни меня, ни мою богиню!!!
Его глаза полыхнули гневом. Гневом и решительностью. Поняв, что сейчас произойдет, я бросился к лестнице. Юноша крикнул: «Ради тебя, Кали-Кама!» Раздался страшный грохот, сопровождаемый яркой вспышкой, а затем все погрузилось во тьму.
2 февраля
Я помню, любовь моя, что я разговаривала в военном министерстве Франции с мсье Керси, моим начальником, когда мне сказали о срочном звонке из Лондона. Это был Ричард.
Я села на ближайший поезд, следующий до Кале, и поехала тем же путем, что и пару дней назад, но в другую сторону. В прошлый раз я была подавлена, сейчас — встревожена. Этот путь был адом, а твой брат — моим демоном. Когда я шагала вместе с Ричардом, едва не спотыкаясь от спешки, по белым коридорам военного госпиталя Святой Марии, я почувствовала, что мое психическое напряжение нарастает и что я вот-вот могу упасть в обморок. Изнуряющая жара, белый цвет потолка и стен и запах дезинфицирующих средств едва не вызывали у меня удушье. Ричард остановился перед одной из тянущихся монотонной вереницей дверей, надавил на ручку и, открыв дверь, пропустил меня вперед. Когда я заходила в палату, мне показалось, что в лицо ударила струя холодного воздуха и что она меня слегка взбодрила.
Карл лежал на кровати, повернув голову к окну, стекла которого были похожи на ткань, сотканную из текущих дождевых капель. Услышав, что мы вошли, он повернулся и посмотрел на нас.
— А что ты здесь делаешь? — вот и все, что он сказал мне вместо приветствия, сопроводив свои слова недовольной гримасой.
Его лицо было испещрено порезами и обожжено, а на груди у него покоилась его правая рука — перебинтованная и на перевязи. Увидев, что он жив, я почувствовала, что у меня с души свалился огромный камень, — как будто я вновь обрела то, что считала уже утраченным, или же как будто я, задыхаясь, вдруг набрала полные легкие воздуха. Я даже позволила бы проявиться своей радости: я бросилась бы к нему в объятия, прижалась бы крепко-крепко к его груди и покрыла бы его поцелуями… Я сделала бы все это, если бы его грубые слова меня не остановили.