Работать было трудно, накопившуюся землю приходилось выбирать руками, но ярость борьбы не оставляла Осокина. Нагибаясь к земле лицом, впервые за много лет вдыхая запах глины, мокрого дерева и камня, он кое-как разрубил толстый корень, от которого, как от камня, отскакивал топор. Осталось сделать еще одно, последнее усилие. Осокин уперся обеими ногами в пень, а спиною — в стену вырытой им ямы, согнулся дугой и начал медленно, напрягая все мускулы, выпрямляться. Пень вздохнул, в глубине, под землею что-то треснуло, и тяжелый гриб свалился набок, задрав кверху обрубленные щупальца корней.
Торжествующий и измученный, Осокин огляделся вокруг. Уже вечерело, по небу медленно плыли великолепные огненно-розовые облака, в саду стояла глубокая тишина, нарушавшаяся тонким комариным гуденьем. Мягкий вечерний ветер шуршал еле заметно беспокойными листьями осины. У Осокина нещадно болела спина и ныли натруженные руки. Он отнес инструменты в сарайчик, припер шаткую дверь оглоблей и закурил сигарету. Медленно начали проясняться мысли — до сих пор он думал только о пне и отчаянной борьбе с ним, — он вспомнил, что сегодня 13 июня, что он в Арпажоне и что немцы, может быть, уже заняли Париж. Осокин медленно побрел к фабрике.
Старика ему удалось разыскать в большой полутемной кухне, перед очагом, в котором медленно тлели толстые поленья. Старик сидел неподвижно, прямой и строгий. Тень его падала на гладкую, недавно выбеленную стену.
— Что нового в городе? — спросил Осокин, невольно робея перед строгостью и неподвижностью старика
— Все то же самое: беженцы, заторы, люди совсем сошли с ума.
— Вы не знаете, вошли немцы в Париж?
— Кто его знает. Одни говорят, что вошли, другие — нет. Не знаю.
Осокин видел, что разговор никак не клеится, и хотел уже подняться наверх, в комнату Самохвалова, как вдруг ему пришло в голову заговорить о марках. Старик сразу оживился, потерял свою важность и неприступность. Он усадил Осокина в плетеное кресло и подробно начал рассказывать о том, что он состоит корреспондентом целого ряда филателистических обществ и что он чрезвычайно благодарен Осокину за советскую марку с дирижаблем, хотя у него уже есть эта марка, но экземпляр Осокина лучше. «Все зубчики до единого целы», — прибавил он голосов совсем уже растроганным. Потом старик принес один из альбомов — всего таких альбомов у него восемнадцать — и долго, с наслаждением показывал различные серии русских марок.
Затем старик пустился в технические разъяснения, говорил о различных водяных знаках, о марках с ошибками, о том, что теперь очень многие начали заниматься филателией, но что эти новые коллекционеры преследуют цели коммерческие, не понимают всей сущности собирания марок.