Я шел по берегу, осторожно сжимая ее пальцы, такие тоненькие, и нес какую-то чушь про петушиные бои. Просто ничего другого в этот великий момент не оказалось в моей голове. Вот же ирония судьбы! Три года изучать все, что связано с величайшими произведениями искусства, а в главные минуты жизни от растерянности вспомнить лишь то, что связано с этим кровавым зрелищем, столь любимым всеми азиатами.
Алисию ужаснуло то, что я смотрел на это собственными глазами, и ничего не предпринял, чтобы остановить жестокое зрелище. Наверное, она увидела во мне древнего варвара, приходящего в неистовство от вида гладиаторских состязаний. Это я еще не сказал ей, что не только мой отец, но и я сам делал ставку на одного из петухов. Он проиграл. Бедный рыжий птиц…
На самом деле, у меня не так уж и кипела кровь, когда я болел за своего обреченного на поражение избранника. Я просто был чертовски зол на отца, не желающего возвращаться домой, и хотел чем-то отвлечься. Чем-то, что может увлечь по-настоящему. Я ведь еще не знал, что на следующий день встречу Алисию.
Твое дыханье наполняет ночь,
Которую готов я пить горстями.
Ничто иное не уймет той жажды,
Что жжет гортань сильнее час от часа.
Закрыв глаза, парю я над тобою,
И сквозь меня просвечивают звезды,
Которые окрасят твои сны
Пыльцою золотистой, как твой локон…
Это я написал уже ночью, когда она уснула в постели, которую без разговоров уступил мой отец (она проиграла спор!). Мы же с ним пристроились в креслах возле окна, и он сразу же уснул, если только не похрапывал нарочито, надеясь подсмотреть что-нибудь пикантное. Если так, то он был глубоко разочарован. За всю ночь я встал только один раз, чтобы попить воды, потому что близость Алисии иссушила меня.
Во сне она сбросила покрывало, и меня вновь охватила почти отеческая потребность заботиться о ней. Я осторожно укрыл Алисию, не потревожив сон, и, стоя возле нее, попытался представить, как все сложилось бы, если б я решился на невозможное и вместо одеяла накрыл бы ее своим телом…
Вдруг бы она прошептала, потянувшись, выгнувшись в полусне: «Кевин… Наконец-то. Я так ждала тебя! Ждала, ждала и уснула».
«А я все не решался потревожить тебя», — шепнул бы я в ответ.
Она упрекнула бы:
«Ну и напрасно. И почему ты такой нерешительный, Кевин?»
«Я такой только с тобой».
«Почему же, Кевин? Почему?»
И тогда я сказал бы:
«Я люблю тебя, Алисия. Я так давно люблю тебя. Кажется, я любил тебя еще до нашей встречи той осенью, когда все вокруг окрасилось в тон твоим волосам, твоим раскрасневшимся от быстрой ходьбы губам. Ты торопилась куда-то, ты пролетела мимо прекрасной стремительной птицей, знающей свою цель, уже разглядевшей свой райский сад. Но еще раньше, гораздо раньше я ощутил в себе эту любовь к тебе, которая теперь переполняет меня. И если я не перелью ее в тебя…»