Когда я добрался до больницы, там уже все спали. Кроме врачей, конечно, и тех пациентов, которым еще не успели оказать помощь. Таких было множество, некоторые лежали на носилках прямо на траве возле корпуса, многие плакали. А я, как идиот, шел мимо этих стонущих, нуждающихся в помощи людей со своим пышным букетом, и мне было стыдно за себя.
И, только встретившись взглядом с женщиной, похоже, ровесницей моей мамы, лицо которой представляло собой сплошную черную гематому, я понял, что надо делать. Отделив от букета одну розу, я протянул ей и, наклонившись, тихо сказал:
— Возьмите, пожалуйста. Все будет хорошо. Главное, что вы живы.
Потом шагнул к пожилой тайке, наверное, сотруднице отеля, и произнес то же самое. И еще к одной, и еще… Честное слово, они оживали прямо на глазах, эти женщины, они начинали улыбаться.
Последнюю розу цвета утренней зари я оставил для Алисии, хотя цветов хватило далеко не всем. Но я не мог явиться к ней с пустыми руками.
В больничном коридоре царили такая суета и неразбериха, что я даже не попытался искать Алисию через кого-то из медсестер. У них были дела поважнее. Я решил, что сам отыщу ее в этом большом здании. В конце концов, это было не сложнее, чем вырвать ее из смертельных объятий разбушевавшегося моря.
Я обходил палату за палатой, этаж за этажом, я заглядывал во все двери. Ее нигде не было. Мне уже начинало казаться, что моя роза завянет, пока я отыщу Алисию, но в одной из комнат четвертого этажа я вдруг увидел ее. Свет из коридора падал на золотистые волосы на белой подушке… Мы привезли Алисию одной из первых, ей еще, к счастью, досталась нормальная кровать. Остальным, похоже, придется лечиться в походных условиях.
Стараясь не скрипеть и не топать, я вошел в темную палату, на цыпочках приблизился к ее постели. Здесь терпко пахло лекарствами, и я подумал, что Алисии трудно будет различить цветочный аромат. Если б она спала, я, наверное, не решился бы тревожить ее сон. Просто положил бы рядом свою розу и до утра просидел бы где-нибудь в коридоре. Хоть на полу.
Но Алисия подняла голову.
— Кевин? О Господи, Кевин!
— Это я.
Встав на колени возле ее кровати, я положил розу на одеяло возле ее руки:
— Я нес тебе целый букет, но там возле больницы столько искалеченных женщин…
Ее пальцы едва касались розовых лепестков.
— Кевин, Кевин, — повторяла она, как зачарованная, и мне даже стало неловко оттого, что Алисия столько радости находит в звуке моего имени.
От смущения я задал самый банальный вопрос:
— Как ты себя чувствуешь?
— Отлично! — Она села, чтобы продемонстрировать это, но я заставил ее лечь.