И все же, отчего боярин не велел пытать Авдула? Глупое русское добросердие? А шесть ордынских трупов, валяющихся на этом поле?.. Во всем поведении боярина сквозила какая-то холодная, недоступная Авдулу высота. «Кречет и коршун… Кречет и коршун…»
Обычно ненависть слепит человека, но сейчас она обостряла зрение сотника; он стал внимательно наблюдать за русами сквозь полусомкнутые веки, хотя, наверное, казался им равнодушным каменным идолом.
Телега остановилась, с нее соскочили двое мужиков в приплюснутых шапках и домотканых портах, начали кланяться, но боярин остановил их:
— Некогда, мужики, поклоны отбивать. На поле трое наших побитые, везите их сюда, а с татар снимите доспехи — пусть их, разбойников, вороны да волки хоронят. — Потом — ратникам: — Ребята, сотника связать и — в седло. Ты, Беда, головой за него отвечаешь. А ты, Додон, снимай-ка дозорного с тропы, да скачите вы оба в крепкую сторожу к боярину Ржевскому. Все обскажешь, как было, и что от татарина слыхал. Мы отсюда — прямо на Коломенскую дорогу поспешим. Князь теперь заждался, дорого нынче времечко. Ржевский на нас не прогневается…
Раненый мужик поднялся со снопа, охрипшим голосом попросил:
— Светлый боярин, дозволь нам пару пик татарских взять — не ровен час, застигнут, поганые…
— Ага! По-нашенски заговорил, борода. На всех троих оставим справу. Да уводи-ка деревню поскорее.
Мужик тоскливо оглядел недосжатую рожь, необмолоченные суслоны:
— Как же с хлебушком-то быть?
— Это уж сами решайте — хлеб вам дороже или головы.
— Вы коням-то зерна возьмите, всего не увезти нам на трех подводах со скарбом да ребятишками.
— За то спасибо, отец. Ну-ка, ребята, наполняй сумы переметные!
Появись две женщины. Одна с испуганной девочкой на руках кинулась боярину в ноги, но он поднял ее, отвел к мужу. Подошел к другой. Это была совсем юная девушка в сарафанчике и лапотках; размазывая по щекам слезы, она сдавленно причитала над убитым дедом:
— …Нет у меня ни матушки, ни батюшки, зачем же и ты спокинул меня, горемыку? Кто сироту защитит, кому горе горькое выскажу, кто слезыньки мои высушит?..
— Не плачь, касатка, — тихо сказал витязь. — Русская земля горе твое слышит. Она и слезы твои высушит, и от напасти оборонит. Срок пришел — за все обиды наши русская земля спрос начинает с идола ордынского.
Девушка утерлась уголком платка, подняла на витязя заплаканные васильковые глаза и снова робко опустила. Васька смотрел на ее сникшие плечи, на широкую золотистую косу, ручьем сбегающую по спине, видел чистый, полудетский профиль ее лица, и, охваченный нежностью, изумленный ею теперь, после кровавой рубки, когда еще ходит по телу огонь ожесточения, когда рядом облепленные мухами трупы, он смешался и не знал, что прибавить к тем высоким словам, которые произнес, как перейти к простой речи, чтобы сведать об этой девушке. Наконец спросил: