— Ай да Ерема! — глаза государя смеялись. — Дак чево ж ты, умная голова, тово-етово — не ответил при всех дураку сему бритому?
— Я-то ответил, государь, да ить он в другие сотни ходил и там небось брехал.
— Чей ты? — спросил Димитрий связанного. — Как звать?
— Гришка, с рязанской земли, беглый. Ты ж пытал меня, государь, о Бастрыке сгинувшем.
— Не врешь. Што ж ты, Гришка, воев моих смущаешь? Аль не ведаешь, што за вредные слухи карают, как за измену?
— Помилуй, государь, смущать других не хотел, сумленье часом нашло.
— Коли нашло сумленье, поди сотскому скажи аль прямо князю, который первым встретится. Зачем же такое орать, не подумавши? Пристукнули б тя мужики, и спроса с них нет. Война ж идет!
— Помилуй, государь.
— Самого тебя сумленье взяло аль кто подсказал?
— Авдей Кирилыч говорил нам, он в другой сотне. С коломянами-то совестно ему, разжалованному боярину, он и нас к суздальцам позвал. Помилуй!..
— Ступай на свое место, Гришка. За глупые слова завтра в битве оправдаешься. Развяжите.
Гришка бухнулся в ноги, ратники — озадаченно:
— Значится, што ж, зря мы ево?
— Не зря! Эй, отроче, налей воям по ковшу доброму.
Мужики, перекрестясь, благоговейно осушили по большому серебряному ковшу, поклонились, ушли довольные. Останутся жить — век вспоминать им этот ковш из государских рук.
Димитрий обернулся к воеводам, в запавших глазах — темень, холод, гнев.
— Ну, бояре? — будто за горло схватил словом. — Ну?
— Прости, государь, — Бренк потупился. — Там, в Коломне, я не все сказал об Авдее. Пожалел, думал, и без того наказан. Своих людей он не пускал в ополчение, пока я не вмешался.
— И ты молчал, зная приказ мой?! Ты, Бренк?
— Прости, государь.
— Что ж, коли так, его и судить не надобно. Он тот приказ мой знал и все же нарушил его. Тем он сам себя приговорил.
— Я казню пса, государь, — сказал Вельяминов. — Мы твои подданные, и наши руки — твои руки.
— Нынче же, при факелах, перед войском! По всей рати объявить, за что казнен вор и изменник.
V
Перед закатом отряды Орды увидели большое русское войско на правом берегу Дона и поспешили донести Мамаю. После невиданной вспышки бешенства, обретя речь, он выдавил:
— Дмитрий спешит увидеть свой позор!
— Поможем ему в этом, повелитель, — отозвался Темир-бек.
Земля гудела. Высокая жесткая трава стелилась под копыта конных тысяч, на розовый закат оседала степная пыль, пыль лежала на броне и лицах воинов. Мамай ехал, стискивая зубы. Мамай теперь знал отчетливо: Димитрий опередил его союзников и собирается сам навязать битву Орде. Этой дерзости москвитянам властелин Золотой Орды никогда не простит. И радости ударить первыми не доставит. Вызвал двух опытных мурз, прошипел сквозь зубы: