Это звучало правдоподобно.
— Послушай, — сказал я, — мне кажется, что тебе лучше не рассказывать маме про то, что случилось сегодня вечером.
— Про то, что мы ели пиццу? Почему?
— Нет, с пиццей все прекрасно. Я имею в виду то, что было потом, когда мы зашли поесть мороженое.
— Ты имеешь в виду тех двух крикунов?
— Верно.
— А что не говорить?
— Зря ты сказала, что я могу пристрелить их. Понимаешь, дорогая, так нельзя говорить незнакомым людям. Да и вообще никому. Это не просто невежливо: из-за твоих слов у папы могут быть неприятности.
— С мамой?
— С мамой — безусловно, но также и с теми людьми, которым ты это скажешь. Им вряд ли понравятся такие слова. Так обычно начинаются все драки.
Она немного подумала.
— Но у тебя же есть пистолет.
— Да. Хотя я стараюсь общаться с людьми без его помощи.
— Тогда зачем же он тебе?
— Видишь ли, иногда мне по работе приходится показывать его, чтобы убедить людей вести себя хорошо.
О Боже, я чувствовал себя оратором Национальной стрелковой ассоциации, призывающим к ограниченному использованию оружия.
— Но ты же стреляешь в людей из своего пистолета. Я слышала, так мама говорила.
Вот это новость.
— Когда ты это слышала?
— Когда она рассказывала про тебя Джеффу.
— Сэм, неужели ты подслушиваешь разговоры взрослых?
Девочка явно смутилась. Она поняла, что переборщила с откровенностью.
— Я заслушалась занарошку, — заявила она, покачав головой.
— Может, понарошку?
Теперь, похоже, мне пора переходить на трибуну общества чистоты литературного языка. Опять же мне представилось время обдумать ответ.
— Послушай, Сэм, мама сказала правду, но мне совсем не нравится ни в кого стрелять, хотя иногда приходится, когда плохие люди не оставляют мне выбора. Поняла?
— Поняла, — послушно ответила дочка и тут же спросила: — Когда люди плохо себя ведут?
— Да, когда они ведут себя очень плохо.
Я внимательно наблюдал за ней. Она что-то встревоженно обдумывала, словно собачка, бегающая вокруг неподвижной свернувшейся змеи, неспособная наверняка понять, то ли рептилия мертва и безвредна, то ли жива и может укусить.
— А не один ли из таких плохих людей убил Дженнифер и ее маму?
Она всегда так называла их: Дженнифер и ее мама. Хотя знала имя Сьюзен, но не могла заставить себя произнести его. Сьюзен была незнакомым ей взрослым человеком, а взрослым именам предшествовали слова: мистер или миссис, тетя или дядя, бабушка или дедушка. И Сэм сочла, что проще называть ее мамой Дженнифер; ведь Дженнифер была такой же, как она, маленькой девочкой, но только той девочкой, которая умерла. Эта история казалась ей страшной сказкой, не просто потому, что Дженнифер была моей дочерью и, следовательно, единокровной сестрой Сэм, но еще и потому, что Сэм не знала других умерших детей. И ей вообще казалось невозможным, что ребенок мог умереть — что вообще мог умереть кто-то из ее знакомых. Но оказалось, что мог.