— Зинаида Метлицкая была подругой его жены, а Ларису убил тот, кто не знал Метлицкую в лицо, — заметил Кузнецов.
— Ну, видел ее раз или два, не обратил внимания, а потом не узнал…
— Вы в это верите?
— Не знаю… Понимаете, я чувствую, что убийца где-то рядом. Я не знаю, что думать. И поэтому пришла к вам, Леонид Максимович, чтобы… рассказать.
— Ну что ж, лучше поздно, чем никогда. Значит, вы нашли Метлицкую, совершенно случайно проходили мимо и увидели афишу. — Он посмотрел на нас. Мы покраснели. — Потом вы отправили письма. Потом вы, Екатерина Васильевна, нашли Ларису. Это пропустим. А вот о ночной истории с газом я хочу услышать еще раз.
Я снова рассказала о той ночи, когда Купер разбудил меня, о том, как разбила окно лампой. И как потом стояла на улице, прижимая к себе лампу, а снег сыпал и сыпал, и было щекотно и радостно… О лесном озере, куда возил меня Добродеев, и где сначала было так хорошо, а потом, когда зашло солнце, стало жутко. О черной воде. И серебряной струе родника. О Ситникове, который пришел рассказать про Володю Галкина. Я, разумеется, умолчала о том, что он обозвал меня уродиной.
— Я вдруг подумала… — тут я начала запинаться, — подумала, что он… И позвонила Галке, чтобы…
— Поставить следственный эксперимент, — подсказал Леонид Максимович.
— Ну, да… и он знал, где кухонная дверь… — Голос мой упал до шепота. Я чувствовала себя по-дурацки.
— С дверью на кухню ясно. Дальше.
— Это все. Потом пришла Вероника Юлиановна, а потом примчалась Галина…
— Кто такая Вероника Юлиановна?
— Моя знакомая. Пришла по делу. Ей нужна охрана для ресторана.
Я рассказала о прекрасной Веронике. О наших разговорах. О воспитании детей. О конкурсе красавиц. Леонид Максимович слушал, не перебивая. Потом спросил:
— А вы бы не могли уехать куда-нибудь на пару недель?
— Могла бы, наверное… А зачем? Вы думаете…
— Думаю. Вы преступно легкомысленны, Екатерина Васильевна. Вы отдаете себе отчет, чем это могло закончиться для вас? Это не игра, людей убивают, а вы строите из себя великого сыщика. Если вы не уедете, мне придется вас арестовать. Понятно? Посидите пару недель, подумаете… о жизни. Это все? — В его взгляде было мало тепла. Вернее, не было вовсе.
Я вытащила из сумочки письмо Зинаиды Метлицкой и протянула ему. Теперь действительно все.
Повисло молчание. Я хотела домой, зализать раны, нанесенные моему самолюбию: ни разу за всю мою жизнь со мной не говорили так жестко. Сама была виновата!
Все когда-нибудь заканчивается. Закончилась и эта тягостная сцена.
Последние слова Леонида Максимовича звучали в моих ушах всю обратную дорогу: