Анна Георгиевна — так звали Седову — испуганно встала навстречу Светлане: Андрюша пришел вместе с учительницей… и так поздно!
— Случилось что-нибудь?
Подбирая самые осторожные выражения, Светлана рассказала обо всем. Побледнев, Анна Георгиевна обрушила на голову сына целый ливень укоризненных восклицаний, поцелуев и слез.
Андрюша, молча и тяжело вздыхая, с упреком смотрел на Светлану.
«Может быть, действительно не нужно было рассказывать?»— думала Светлана, возвращаясь домой.
Как могла, она старалась успокоить взволнованную маму. И чувствовала свое бессилие. Как и в разговоре с отцом Володи Шибаева, ей мешала ее молодость. Трудно внушить женщине, которая вдвое старше тебя, что нельзя терроризировать сыновей своей любовью. Трудно убедить сорокалетнего мужчину, который смотрит на тебя как на девочку, что даже дрессировщики собак умеют воспитывать, не причиняя боли.
И до чего же несправедливо распределена в природе материнская любовь! Взять бы немножко любви и волнений у Анны Георгиевны Седовой, прибавить их к деревянной мамаше Володи Шибаева…
На полпути Светлана вспомнила, что нужно еще забежать в школу за тетрадями.
Домой вернулась не раньше, чем обычно, а много позднее. Вот и получился вместо легкого дня день хлопотливый.
Сорок учеников в классе, сорок тетрадей по русскому, сорок — по арифметике. Да еще домашние всякие дела…
Прошло еще несколько дней, прежде чем Светлана собралась наконец поехать к Володиной бабушке.
Адрес был весьма неточен: «около самой автобусной остановки».
Но большей точности и не потребовалось: на этой улице Марию Николаевну Шибаеву знали все.
Впрочем, вряд ли это можно было назвать улицей. Несколько маленьких домиков, нарядных от снега, смотрят на дорогу из-за невысоких изгородей. А по другую сторону дороги белое поле блестит на солнце, покато спускается к реке. За рекой — лес.
Светлана подошла к одному из маленьких домиков. Белый палисадник. Чуть покосившаяся дверь.
На стук ответил негромкий женский голос:
— Не заперто!
Маленькая кухня, вся залитая солнцем. На окнах цветы — плющ, розовая бегония, еще что-то. Тепло и чисто. Русская печь занимает половину всего пространства. От нее-то и тепло. Еще тепло от взгляда старой женщины.
— Учительница? Да какая же ты молоденькая! Садись, дорогаинькая… Прости: пироги из печи пора вынимать.
И выдвинула ухватом большой противень с пирогами, поставила на стол, прикрыла полотенцем.
Еще выдвинула глиняную кринку. Вкусно запахло топленым молоком. Закрыла дверцу печи.
— Топленое молоко любишь?
— Люблю.
— Вот и будешь сейчас пить. Володя мой тоже любит. Чтобы с пенками.