Да, видно, все, что случается в жизни человека, всегда соразмерно с его силами, — ведь сердце мое не разбилось…
Все еще спрашиваю себя — не в страшном ли сне услышал я кощунственную эту весть: Элали — жена другого; все еще смотрю вокруг, чтобы убедиться, что это происходит не во сне, и вижу с тоской, что в природе ничего не изменилось — она все та же. Уж лучше бы разум мой помутился. Минутами я ищу успокоения в мужестве, но снова и снова эти неправдоподобные слова звучат в моих ушах, повергая меня в смертельную скорбь.
Немало знал я несчастий, но не было еще несчастья горше этого. Объявленный презренным заговорщиком, я бежал из Баварии; два года блуждал я, изгнанник, скитаясь от берегов Дуная до шотландских гор. Все отняли у меня — и родину и честь. Но у меня оставалась Элали! Неизгладимое воспоминание о ней заставляло забывать о моих невзгодах и наполняло собой мое одиночество. Я был счастлив — я уповал на будущее, уповал на ее любовь. Еще вчера, идя сюда, я весь трепетал от желания, нетерпения, любви, я был так полон надежд… а сегодня!..
Одна горестная, одна мучительная мысль сжимает тоской мое сердце!
Возможно ли, чтобы в самых глубоких наших чувствах заключено было нечто столь непостоянное, столь хрупкое, что всего несколько месяцев, всего несколько дней — один короткий миг! — способны бесследно их уничтожить. Неужто правду говорят, будто человеческая любовь подобна перевернутой песочнице, из которой мало-помалу высыпается все, что наполняло ее, и нам суждено умирать всюду, где мы жили прежде, — даже в любящих нас сердцах, где так сладко было бы пребывать вечно.
О, как разумно распорядилось провидение, определив нам, странникам жизни, столь короткий путь! Если бы оно более щедро отмеряло нам дни, если бы время вело нас к нашему смертному часу более медлительными шагами — кто бы мог надеяться донести до гроба воспоминания юности? После долгих странствий в нескончаемом кругу все новых впечатлений человек приходил бы один к своей могильной плите; и, вперяя потухший взор в темную и неясную даль своего прошлого, он напрасно стал бы искать там волнения юных дней: он все успел бы позабыть, все — даже первый поцелуй любимой, даже седые волосы своего отца…
Но если столь печальное непостоянство — обычный удел толпы, то ведь есть же, думал я, избранные души, чувствам которых дано длиться вечно. Однажды мне показалось, будто я нашел ее, эту душу, что она сродни моей, — и открыл ей свое сердце. Как передать все очарование тех упоительных часов, когда, склонясь на грудь Элали, дыша одним дыханием с ней, прислушиваясь к каждому биению ее сердца, я забывал самого себя, утопая в ее взорах? А между тем ведь это она — она изменила мне! Тогда, в час прощания перед долгой разлукой, печально сжимая ее в своих объятиях, я просил ее назвать меня именем супруга — и она дала мне обещание перед лицом предвечного отца всех тех, кто любит. По какому же праву отняла она у меня это имя теперь? За что повергла в прах?
