Подъехав к дому, я словно увидела его впервые. Таким, каким он был на самом деле. Одноэтажное строение, имитация сельского дома на ранчо – флюгер в виде лошадиной головы, двери гаража, похожие на вход в амбар, и резные узоры вокруг окон. Перед домом металлическая фигурка жокея с черным лицом, а в руках у него плакат: «Добро пожаловать».
Все это было ложью, которая бесстыдно торчала из этого параллельного мира. Но стоит заметить ее, и ты уже изменился. Не видеть ложь теперь невозможно.
Мама не позволила мне выйти из машины на подъездной дорожке. Только не на открытом месте, где меня могут увидеть соседи.
– Сиди тут, – прошипела она, захлопывая дверцу, и открыла ворота гаража.
Когда мы заехали внутрь, я вышла. Потом из полутьмы гаража попала в нашу ярко освещенную, просторную гостиную, оформленную в футуристическом стиле. Потолок в ней был высоким, и на нем были нарисованы крошечные разноцветные скалы. Громадные окна выходили на бассейн на заднем дворе, в полинезийском стиле. Камин в стене устроен из больших белых камней. Мебель изящная, будто посеребренная.
Отец стоял у камина, одетый в неизменный костюм а-ля Фрэнк Синатра – в одной руке бокал с мартини, в другой сигарета «Кэмел». Настоящие американские сигареты – такие курил Джон Уэйн – герой вестернов. Он смотрел на меня сквозь свои очки в черепаховой оправе.
– Значит, ты вернулась.
– Врачи говорят, она в порядке, Уинстон.
– Правда?
Мне следовало сказать этому ублюдку, чтобы он заткнулся, но я молчала, увядая словно цветок под его жестким взглядом. Я знала, какую цену придется заплатить за скандал. И кому принадлежит власть в этом доме. Не мне.
– Господи, она плачет.
Я даже не осознавала этого, пока он не сказал. Но не издала ни звука.
Теперь я знала, что от меня требуется.
После возвращения из психушки я превратилась в неприкасаемую. Я сделала то, что считалось немыслимым – закатила сцену, расстроила родителей, – и после этого меня стали считать чем-то вроде опасного животного, которому позволено жить по соседству на прочной цепи.
Сегодня в таких шоу, как у тебя и доктора Фила, советуют рассказывать о своих душевных ранах и том грузе, который ты несешь. В мое время все было наоборот. О некоторых вещах никогда не говорили вслух, и мой нервный срыв случился именно по этой причине. В редких случаях, когда мать в разговорах случайно касалась моего пребывания в больнице – она вообще-то старалась избегать этой темы, – то называла это время каникулами. Мать посмотрела мне в глаза и произнесла слово «больница» один-единственный раз – в день моего возвращения.