И вот пример. Город Шнайдемюль был окружен нашими соседями справа, но из-за упорного сопротивления не только армии, но и мирного населения несколько недель не мог быть взят. Рассказывали, что в городе вооружились и шли на защиту города даже женщины и дети, а когда наши солдаты врывались в город, то даже девушки, идя на верную смерть, бросались на них с ножами. Говорили, что события в Шнайдемюле вынудили Верховного подписать приказ о мародерстве.
За одиннадцать дней января дивизия прошла путь от Вислы до восточной границы Германии и 27 января пересекла границу у города Уж-Дойч. На территории Польши немцы почти не оказывали сопротивления, но на своей земле всеми силами пытались остановить наше наступление, используя для этого заранее подготовленные оборонительные сооружения и переходя в контратаки. Только 28 января они 11 раз переходили в контратаки южнее Шнайдемюле на подступах к реке Кюдов. Но порыв наших солдат был настолько велик, а немецкие части настолько деморализованы, что существенно задержать наше наступление им не удавалось. И, конечно, особо важную роль в успешном продвижении наших войск играли танковые соединения.
Заняв город Шлоппе, дивизия наступает на Бервальде. До Одера остается всего 15–20 километров. А 2 февраля дивизия снимается с огневых позиций и отходит на восток, в район города Вольденберг (ныне Dobiegniew).
Давно установилась теплая сухая погода. Снега уже нет. Дивизион движется самостоятельной колонной. Начальник штаба капитан Федько решает сократить путь, проехав более короткой проселочной дорогой по диагонали треугольника заданного маршрута движения. К счастью, только одной штабной машиной. Первые километры для нашего «Студебеккера» дорога была вполне проходима, но скоро мы поняли, в какую авантюру ввязались. Чем дальше ехали, тем хуже становилась дорога. И наконец машина завязла совсем. Танками, прошедшими во время оттаивания грунта, полотно дороги местами было разрушено почти на метр глубиной. Машина не могла двигаться ни вперед, ни назад. Населенных пунктов вблизи не было, как ни встречных, ни попутных машин. Спасло положение только то, что машина была оборудована лебедкой, а дорога с двух сторон обсажена деревьями. Восемнадцать километров машина плыла по грязи на буксире. Офицеры и солдаты, нас было 10 человек, промокшие и грязные, вытягивали трос вперед, зачаливали его за тополь, шофер включал лебедку, и машина плыла на расстояние длины троса. Затем лебедка крутилась в обратную сторону, а мы по колено в грязи тянули тяжелый трос. Уже наступали вечерние сумерки. Хуже голода и усталости было то, что у меня давно уже слетела повязка с раны. Засохшими окровавленными кальсонами ногу натерло настолько, что кровь уже текла за голенище сапога. И нестерпимая боль. Сказать об этом Федько я не мог. Это секрет. О том, что у меня не зажила рана, никто, кроме старшего лейтенанта медслужбы Гусева, не знает. Могут отправить в медсанбат, а оттуда – в госпиталь. А это в мои планы не входило. Сказал о своем состоянии Гусеву, и тот посоветовал незаметно, чтобы не видел Федько, залезть в машину и укрыться под брезентом. Но Федько очень быстро заметил мое отсутствие и, обнаружив меня в кузове машины, поднял такой крик, что Гусеву пришлось выдать нашу тайну. К счастью, подключив потом начальника медслужбы полка, Гусеву удалось избавить меня от медсанбата. Дивизион уже отдыхал, когда мы ночью нашли его на месте запланированного привала в деревне.