Перед этим Дэвид вернулся ко мне и рассказал, как он все устроил. Он сел в автомобиль рядом со мной, а я взяла его за руку и попросила:
— Пожалуйста, прости меня.
— Я уже сказал тебе, — ответил Дэвид, — что если кто и нуждается в прощении, так это я.
Он крепко держал меня за руку, и теперь уже ничто не имело значения, даже то, что я была в пеньюаре, хотя понимала, что это будет выглядеть более, чем странно, когда я в таком виде явлюсь в пансион.
Но Дэвид решил и эту проблему.
По дороге мы остановились, он нашел в моем чемодане костюм с теплым жакетом и велел мне спрятаться за деревья у края шоссе и там переодеться. Он проявил такую чуткость и понимание, что меня это нисколько не смутило. Укрывшись за деревом, я переоделась при свете луны. Затем Дэвид уложил в чемодан пеньюар и ночную рубашку, и мы поехали дальше.
Остановившись у пансиона, он бережно поцеловал меня и сказал:
— Ты устала, Саманта, и тебе пришлось немало пережить этой ночью. Постарайся ни о чем не думать. Просто ложись в постель и усни.
— Когда я тебя увижу? — спросила я. И хотя я знала, что мне следовало бы подождать, пока он сам спросит об этом, слова вырвались у меня помимо воли, до того, как я успела о чем-нибудь подумать.
— Я заеду за тобой завтра в одиннадцать, — ответил он, — оденься попроще, и мы поедем на ленч куда-нибудь за город.
На другой день мы выехали из Лондона и отправились подальше от Брэй-парка.
Мы нашли забавную маленькую харчевню в небольшой деревушке в глубине Хертфордшира.
Еда там была не слишком хороша, но мне было все равно, как, наверное, и Дэвиду, и мы проговорили много часов. Мы болтали обо всем на свете, кроме, как я вспоминала уже позднее, наших отношений и нашей любви.
Это была спорная тема, а ведь мы решили не допускать никаких споров. Но вопрос, конечно, возник снова в один из ближайших вечеров.
Дэвид хотел, чтобы мы поехали к нему домой, а я отказывалась. Я боялась, что если мы поедем туда, то я позволю ему делать с собой все, что он захочет, и после этого вопрос о том, ехать ли мне с ним на уик-энд в загородную гостиницу, отпадет сам собой.
— Ты боишься меня, Саманта? — спросил он, выслушав мой отказ.
— Наверное, — ответила я. — Но я также боюсь… и себя.
— Неужели ты не можешь понять, — сказал он, — что любовь — это настолько важное чувство, что нам не следует терять время на подобные глупости? Мы любим друг друга и вместе с тем не можем быть счастливы, как счастливы друг с другом все мужчины и женщины с сотворения мира!
Я ничего не ответила, но он понял, что я размышляю.
— Неужели ты и вправду думаешь, что брак сделает нас счастливее? — раздраженно спросил он. — Это просто потому, что ты, как и все другие женщины, хочешь поймать мужчину в силки. Вы хотите загнать его в загон, словно дикое животное, и держать при себе. Но я болен клаустрофобией, Саманта, и никакие слезы в мире не помешают мне уйти, если я этого захочу.