В это время из сеней в избу протиснулся Семка Борщов. Красавчик был так сильно возбужден, что даже усы у него топорщились:
— Сграбастали-таки красного главаря. Теперь и отряд его расползется, как гнилая одежонка.
— Не ликуй, обглодыш, — презрительно бросил Иван. — Поглавнее меня у партизан командиры есть и отряды побольше. И до вас, живоглотов, все равно доберутся!
Давно уже никто не называл Семена обглодышем. Уничтожающая эта кличка с новой силой воскресила в нем давнюю обиду. Подскочив к Ивану, он злобно замахнулся. Но увидел страшные кровоподтеки на лице его, и рука опустилась, только зло матюгнулся и крикнул:
— Заткните ему хайло!
Пучеглазый солдат сорвал с Марии платок, подскочил к Ивану.
— Рот заткнете, тогда уж наверняка ничего не скажу!
— Значит, надумал говорить? Скажешь, где комиссар?
— Комиссар с отрядом.
— Брешешь! Зубин его подстрелил, а потом своими глазами видел, как ты его подхватил и к березам ускакал. Ну-ка, Зубин, доложи, как все было.
Из сенок вошел в избу милиционер, вытянулся в струнку, бойко выпалил:
— Так точно, господин поручик… как вы сказали!
— Ты слышал, как он комиссаром того называл?
— Так точно, комиссаром, господин поручик! Я в кустах схоронился, этот рядом проехал и ранетого уговаривал: дескать, не тужи, комиссар, мы еще карателей наскипидарим…
— Заткнись, болван!
— Так точно, господин поручик. Но как вы просили все обсказать…
— Уматывай, пока цел!
Милиционер мигом исчез в сенках.
Борщов наблюдал за этой сценой со странной обеспокоенностью, словно боялся, что милиционер трепанет вовсе недопустимое. И, когда тот скрылся, вздохнул облегченно. Потом кивнул на Ивана.
— Эту большевистскую каналью не уломаешь, я его знаю. Вздернуть на воротах — и делу конец.
— Э-э, нет! Все равно заговорит. Мы ему такое пекло устроим, что потом в ад поволокут, так и тот раем покажется. — Поручик снова уселся на табуретку, рукой прижал судорожно прыгающую ногу.
При слове «пекло» вымуштрованный пучеглазый швырнул вилку на лавку, пулей вылетел в дверь. Вскоре он вернулся, таща охапку сухих тычин.
Рядом с русской печью стоял камелек, соединенный с ней трубой. Такие камельки в Сарбинке клали из камня-плитняка в избах на зиму. Топили только в стужу, когда русская печь не могла обогреть. По весне камельки обычно убирали. Но нынче у Марии руки не дошли.
Пучеглазый натолкал в камелек сушняка, тот загорелся с треском, как порох. Плита живо нагрелась. Когда солдат плюнул на нее, слюна закипела и вспенилась.
— Понятно, что сие значит? — спросил офицер.
— Это значит — беляки похуже зверей, — жестко сказал Иван.