— Тук-тук! Кто-то пришел!
Расслышать его сразу было невозможно, потому что в передней уже стоял веселый шум, сопровождавший долгожданное действие: бабушка Анна, отпробовав под пение колядок кутьи, которую принесли ряженные, бросала им в мешки подарки и деньги, а Ната и Ангелина выносили из соседнего зала, наполненного запахом разогретой хвои и теплых свечных огней, волшебные вареники, которые с вечера наготовила Анна. Во всех варениках — творог и только в трех творога нет. В одном — мука: кому он попадется на вилку из большой фарфоровой чашки, на дне которой усердно заталкивают в штормящее море парусник не то разбойники, не то рыбаки, тому — мука весь год. Другой — пустой, весь из теста: кто его съест, тому не будет ни добра, ни худа. А в третьем — серебряный рубль с поцарапанной головой царя Николая, — это вареник счастья…
— Тук-тук! Кто-то пришел! — выкрикивал Троня чуть погромче. — Тук-тук! — старательно повторял он до тех пор, пока, наконец, маниловские близняшки, вдруг услышавшие его из-под своих тыкв, не открывали ему двери, приложив указательные пальцы к вырезанным в тыквах ртам.
Троня входил в переднюю шаркающими мелкими шажками, все так же держа голову втянутой в плечи по самые уши: изображал незнакомца.
— Ой, да кто это?! — удивленно вскрикивала бабушка Анна, притворяясь, что она Троню не узнает.
Притворялась и Ната.
— Да это же наш латыш! — говорила она, складывая перед собою ладони и пятясь назад, на самого латыша, возвышавшегося за ней и давно уже всеми опознанного по кучерявой шерсти и могучему росту.
— Да нет же, Наточка, нет же! Это мой Лёсик! Мой Лёсик! — быстро возражала ей Ангелина, тряся в воздухе костистыми длинными пальцами. — Вот посмотри, посмотри — и шляпа его… фетровая, серенькая! — бойко щебетала она.
Но Троне не хотелось быть ни латышом, ни Лёсиком.
Не меняя выражения тела — как бы прячась целиком под маленькой шляпой, — Троня стоял посреди передней и затаенно ждал других предположений… Ждал, ждал; поворачивал глаза из стороны в сторону, улыбаясь своей особенной улыбкой, не всем лицом, а только морщинами возле глаз и на носу, — в губах же и подбородке сидела, как всегда, неразрушимая обида, — и вдруг не выдерживал, снимал шляпу и уверенно выкрикивал:
— Я Фирс!
— Да как же это Фирс, миленький? — ласково сомневалась Ната. — Фирс не разговаривает.
— Фирс! Фирс! — повторял Троня еще более уверенно. И тут же, указывая на латыша, радостно сообщал: — А вон то — черт!
И сердце у меня вздрагивало. Потому что я отчетливо представлял, что сейчас сделает Троня… Вот сейчас — уже виделось мне — он коротко топнет двумя ногами и, выплясывая, забрасывая на затылок то одну, то другую ладонь, громко, с ядовитым задором пропоет те слова, которые однажды уже пел на улице: