— Мы вам даем партийное задание, Юрий Алексеевич, — снова вступил Иван Иванович неожиданно мягким тоном. — Побудьте, пожалуйста, Лизиным настоящим другом.
— Да я и так… — растерялся Юрик. — Конечно, я ее друг!
— Вы будете с ней общаться, как обычно, — опять вступил Иван Борисович. — А раз в две недели — по вторникам вам удобно? — встречаться с нами и рассказывать, как она живет. С кем встречается, кто к ней ходит, что говорит. Нам нужна полная картины жизни вашей Лизы, Юрий Алексеевич. Все ее идеологические ошибки. Тогда мы, все вместе, сумеем ее спасти.
Только тут Юрик понял. Они хотят, чтобы он доносил им на Лизу! Гулял по городу, слушал ее болтовню, провожал домой — и бежал к этим одинаковым Иванам, выдавать им все ее тайны. Чтобы потом они посадили ее в тюрьму.
От возмущения у него на секунду, кажется, остановилось сердце. А следом, сразу, от ужаса. Дед был расстрелян в сорок седьмом, бабушка с теткой только пять лет спустя вернулись из ссылки, мама редко рассказывала об этом, но всегда говорила: против власти идти смертельно, это власть убийц. Не вздумай, Юрик, вмешиваться в такие вещи.
Если он откажется доносить на Лизу, его могут исключить из института и он станет дворником, как Безручко. Мама этого точно не переживет. Его могут даже посадить в тюрьму! А следом маму. Как посадили когда-то бабушку, из-за деда. Теперь времена, конечно, другие, но как говорила мама, «волк даже в овечьей шкуре ест овец».
Внутри у Юрика будто столкнулись два товарных вагона. Он мимоходом успел удивиться, что устоял на ногах. А в следующую секунду услышал собственный голос:
— Я бы рад помочь, Иван Иванович… и Борисович, то есть Иван Борисович и Иван Иванович. Честное слово. Но дело в том, что мы с Елизаветой Николаевной больше не встречаемся. Мы расстались.
— Ай-ай-ай, — сокрушенно покачал головой Иван Иванович (или Иван Борисович? Юрик почти перестал их различать). — Как же так? Вроде были такими друзьями… Что же вас разлучило?
В голове метались обрывки дурацких мыслей. Сказать «она ушла к другому»? Нельзя пятнать Лизино имя. Сказать «я ушел к другой?» — спросят, к кому. В голове у Юрика будто сверкнула молния, и он отчеканил, как на школьной линейке:
— Непримиримые идеологические противоречия.
Рывком встал со стула, дернул рукой, чуть было не отдав честь, обозвал себя идиотом, сделал шаг назад и больше ничего не запомнил с этой встречи.
* * *
Лизе после того разговора он ни разу не позвонил. Запретил себе об этом думать, выбросил записную книжку (а толку, все равно телефон ее знал наизусть). Во сне ночь за ночью слышал голос и слово «предатель», просыпался в слезах. И как-то раз, устав проклинать себя, пошел к Леле.