– Гм…
Я склонил голову, ломал ногти на пальцах. Церковь стала заполняться людьми, я слышал скрип входной двери. Кто-то кашлял. Пастор подвинулся ближе к решетке, так близко, что я даже разглядел волоски в его ушах. И перхоть на плече. Я прошептал:
– Господин Штюрвальд?
– Я слушаю, сын мой. Я слушаю.
– У меня вопрос. Скорее – просьба. Я хочу сказать, сейчас я покаялся в своих грехах, а можно мне теперь исповедаться за кого-то еще?
– Что ты хочешь? И за кого?
– Этого я не могу сказать.
– Почему ты хочешь за кого-то исповедаться? Пусть он лучше сделает это сам, верно?
– Но он не ходит в церковь. Никогда.
Пастор покачал головой.
– И ты считаешь, что можешь вот так просто… А что такого он сделал? Тебе известны его согрешения?
– Думаю, да.
– И это?…
Я задержал дыхание.
– Ну, как бы это сказать… Вообще-то он хороший человек. Никогда никого не бьет, дает денег на газировку, ну и… Но он прелюбодействовал.
– Откуда ты знаешь? Ты при этом присутствовал?
– Я? Боже упаси!
Он подергал себя за ухо.
– Послушай меня, сын мой. Буду краток: ни один человек не может исповедоваться за другого. Каждый должен это делать самостоятельно. Потому что исповедь ведет к покаянию, насколько тебе известно. А иначе в ней нет никакого смысла. И ты не можешь каяться за грехи другого человека.
Я сглотнул.
– Нет? А почему нет?
– Юлиан? О чем ты спрашиваешь! Это же логично, как ты не понимаешь? Если, скажем, твоя сестра сломает куклу своей подружки нарочно, ты же не можешь за нее покаяться.
– Нет? – Я возил пальцем по решетке. На уровне рта края лакированных ячеек были не такими острыми. – Ну, почему же, нет… Конечно, могу!
– Нет, сын мой. Решительно нет. Ты можешь за грешника помолиться, чтобы Бог простил ему его грехи и направил его на праведный путь. Но ты не можешь признаваться в его грехах и каяться в них. А я не смогу отпустить ему его грехи, наложив епитимью на тебя. Это же абсурдно, ты понял или нет?
Я немного подумал. Потом замотал головой.
Пастор провел обеими руками по волосам.
– Ну, хватит. Поговорим об этом в другой раз. Люди уже ждут. Что-нибудь еще?
Я ничего не ответил, и он постучал в стенку.
– Эй, не спать!
– Да. То есть, я имею в виду, нет. Я посеял его велосипед.
– Чей велосипед?
– Ну, того человека, которому вы не хотите отпускать грехи.
– Юлиан, прекрати немедленно. Я не могу этого сделать! – С губ слетали брызги слюны, за решеткой засверкали очки. – И ты не можешь задерживать церковную службу!
Он поднял два пальца, осенил меня крестом.
– Ego te absolvo[23]. Два раза «Отче наш» и один раз «Аве Мария».
– Спасибо, Господи, – прошептал я и встал.