Когда я вошел в церковь, пастор Штюрвальд посмотрел на часы. Стеклянный крест, свисавший из-под купола на двух проволочных канатах, переливался в лучах утреннего солнца всеми цветами радуги.
– У тебя что-то случилось? – Он складывал свою широкую ленту. – Почему ты не дома? Сейчас только без десяти семь. К тому же ты сегодня не участвуешь в службе, верно?
– Нет. Только в следующее воскресенье. Но я хотел бы исповедаться.
– Сегодня? Исповедуются по субботам, мой мальчик.
– Но ведь перед утренней мессой тоже можно!
– Иногда. Когда есть прихожане. Но ты же видишь: никого нет.
– Как никого? А я?
Пастор прикрыл глаза и вздохнул. Потом открыл дверь полукруглой исповедальни. Резиновая прокладка издала всасывающий звук, как будто внутри был вакуум.
– Ну, хорошо. Давай. Только по-быстрому.
Я встал коленями на отполированную скамейку, но занавеску не опустил. Пастор снова надел на себя ленту и благословил меня через решетку. От него пахло табачным дымом.
Я перекрестился.
– Каюсь и смиренно признаю свои грехи: я проявлял непослушание, лгал и однажды украл, а еще занимался прелюбодеянием. Аминь.
– Ну, не с такой скоростью, – зашептал Штюрвальд. – И что же ты украл?
– Да, собственно, ничего. Я просто кое-что записал на счет моих родителей.
– И что это было? Шоколадка? Жвачка? Журнал с комиксами?
Я помотал головой.
– Сигареты и пиво. И бутылка «дорнкаата».
Пастор помолчал. Нагнулся вперед.
– Так. И что ты с этим сделал?
– Подарил. Мне хотелось остаться членом клуба друзей животных, а они сказали…
– Членом клуба?
– Ну, так, пустяки. Да и животных там уже нет. А у нас даже нимфовый попугайчик был. И охотничья собака. Она пока еще с нами. У нее там что-то с лапой, а так она даже породистая. А когда кошка родит котят, нас опять будет много.
Пастор покашлял. Чувствовалось его нетерпение.
– Ну, хорошо. А что там с прелюбодеянием?
Я сглотнул и промолчал. Он завел свои наручные часы, и звук был такой, словно у тишины появились острые зубки.
– Давай, давай, – настаивал он, – как ты там согрешил? Один прелюбодействовал или с кем другим?
– Я? И то, и другое.
– А когда с кем-то другим, кто первый начал?
– Начал? Не я!
– Это была девочка или мальчик?
– Скорее девочка.
– И что вы делали?
– Не знаю…
– Как это не знаешь? Не заставляй меня вытягивать из тебя каждое слово. Вы трогали друг друга?
– Да, но мы не были голые. Она гладила мне ладонь, так, снизу. А еще мы целовались. То есть я хотел ее поцеловать. С языком.
– Гм. И это все?
Я молчал, а он мял скрещенные пальцы. Хрустели суставы.
– Да, все это, может быть, немного преждевременно, но еще не повод для срочной исповеди, Юлиан. С этим можно было и до субботы подождать. Знаешь, ты входишь сейчас в такой возраст, когда подобные искушения начнут усиливаться. Но это только естественно, и потому не стоит расценивать все сразу как грех. Гораздо важнее, чтобы ты не забывал при этом Бога. Как мы молимся, читая «Отче наш»? И не введи нас в искушение… Просто и красиво. Но первоначальные слова молитвы звучат несколько иначе, а именно: И веди нас в искушении… Чувствуешь разницу?