Мы поочередно чесались (Кики) и жаловались (я). Я люблю Кики.
— Я тебя люблю, — сообщила я.
— И я тебя, — отозвалась она и зевнула.
— Прости за то, что на спиритической доске составила слово «шлюха». Не знаю, зачем я это сделала. Я пыталась быть веселой, но я просто дура.
— Ага, ты дура, — согласилась Кики. Она всегда соглашается охотнее, чем кто-либо.
— Ровно семь, — грустно сказала я. — Сейчас он за ней зашел.
— Блин, — сказала Кики. Или что-то типа этого. Не уверена, было это сочувственное «блин» или «блин, да заткнись же ты, Хэйли». Сложно сказать.
— Блин?
— Тебе надо выбросить это из головы. Я думаю, Джей Ти понравился Джул еще сто лет назад.
— Нет, — не согласилась я. — Она об этом сказала бы.
— Как, Хэйли? Ты пела ему дифирамбы с девятого класса!
— Значит, у меня есть на него права, — защищалась я. Голову словно сжало в тиски. Или только скальп. Я была сбита с толку. — Думаю, у меня высокая температура, — сказала я.
— Нету у тебя температуры, — возразила Кики, яростно расчесывая руку. — Давай займемся чем-нибудь.
— Чем, например? Делать-то нечего.
Губы были сухими донельзя. Я издавала чмокающие звуки, но слюна не выделялась. А кухня казалась такой далекой.
— Давай сыграем в «Спиритический сеанс». Спросим, что сейчас делают Джул и Джей Ти.
— Хм, — сказала я. — Я скептик. А если не верить, то эта штуковина не работает. Кроме того, у меня слишком болит голова, чтобы пробовать.
— Мы можем все-таки попробовать, но сначала нам нужно создать соответствующую атмосферу.
Короче, в результате образовалась такая мизансцена: мы сидим в темноте с зажженными свечами и комнату оглашают звуки зловещей музыки. Ладно, это была всего лишь Сара Маклахлан, но это самое зловещее, что у меня есть. И тут влетает папа.
— Что случилось? — спросила я. Казалось, он в замешательстве.
— Ничего, ничего. — Он подошел ко мне и поцеловал меня в лоб. — У тебя температура?
— Да, — ответила я. — То есть нет.
Отец устало ощупал мою голову. Никогда не видела его таким прежде. Это действительно было на него непохоже. Честно сказать, я даже испугалась.
— О чем ты волнуешься? — спросила я.
— Ни о чем, — ответил он, почесывая бороду. Кстати, она все еще была в розовой краске.
— У тебя борода розовая и вся в краске, — сказала я.
— Ладно, дорогая, — папа пропустил мое замечание мимо ушей. — Мне нужно уйти.
— Ты же только что пришел. А у меня голова болит.
— Знаю, — ответил папа. И дал мне пачку банкнот. Должно быть, у меня сильный жар, решила я, сопровождающийся галлюцинациями. Это была не просто пачка банкнот. А пачища. Я имею в виду, что в ней было сотен пять баксов. Или больше. Понятия не имею. Она была тяжелой.