— Господин Лавров… Николай Иванович… Дозвольте к вам обратиться.
Старик снял с головы шапку и низко поклонился.
Услыхав слово «господин», Лавров вздрогнул и весь съежился. Он еще не привык к такому обращению, и ему почудилось, что за этим старым, почти вышедшим из употребления словом скрывается ехидная усмешка.
— Чего тебе? — спросил он, быстро оглядевшись по сторонам: нет ли поблизости немцев.
— Мой внук Антоша, по кличке Хроменький, учился у вас. Может, помните такого?
— Как же, как же, — ответил Лавров, вспоминая невысокого светлоголового паренька, хромавшего на левую ногу и потому сторонившегося шумных детских игр на переменках и спортивных соревнований. — А что с ним?
— Беда стряслась. Забрали его.
— Кто?
— Кто же, как не они, хозяева ваши.
Лаврова опять больно кольнуло в сердце слово — «ваши».
— За что?
— За что, спрашиваете?.. — Старик навалился всей грудью на палку и закашлялся. — Может, вам виднее… А за что теперь людей мордуют, со света сживают?
Лавров растерялся.
— Ну, это ты вообще… — Только эти косноязычные слова он сумел сейчас выдавить. — А в частности, конкретно?..
— Да кто ж его знает? Сначала на работу его гнали, Антошу, а он говорит, не могу, хромый я да больной… Откричался, кажись, ан нет, через день ваши гестапы в избу припожаловали, все вверх дном перевернули, а Антошу заарестовали и утащили. Вроде он где-то бочки с бензином продырявил да еще какие-то бумажки против новой власти кидал. Может, говорят, еще за то, что с Марусей этой самой знался. Ходил к ней книжки читать.
— С какой Марусей?
— Что-то память у вас, господин учитель, плоха стала. Маруся Трифонова! Аль запамятовали? Она у вас тоже училась. Санька проклятый ее сгубил.
Николай Иванович помнил и Марусю Трифонову; среди школьниц она выделялась шумным характером и мальчишеской лихостью. Когда это было? Сколько лет назад?.. Маруси уже нет, замучил ее Ризер. Такая же участь ждет и тихого Антошу. — Хроменького…
— Значит, арестовали? — спросил Лавров, стараясь собраться с мыслями. — Тогда дело плохо.
— Я и сам знаю, что плохо. Вот и решил к вашему благородию обратиться.
— Какое же я благородие? Я — русский учитель, а теперь вот… служу… есть ведь надо.
— Русский-то русский… — Старик укоризненно покачал головой. — А все же у немцев служите… Значит, выходит, теперь вы человек немецкий и над нами власть имеете… Так, может, своего бывшего ученика спасти захотите?
Лавров стал объяснять, что он, собственно, человек маленький, власти не имеет и сделать ничего не может, хотя, конечно, попытается узнать о судьбе Антоши. А сам в это время мучительно думал о том, что, наверное, клеймо «человек немецкий» уже крепко-накрепко выжжено на его лбу и смыть его он сейчас не в силах.