Темные круги плыли перед глазами Исаевой. Ей было холодно и жарко. Мысль о детях не давала покоя и будто тяжелой лапой давила сердце.
— Ну, смотри у меня, — крепко и больно тряхнул ее переводчик. — Делай как приказано, а не то — расстрел..
— Расстреливайте! — негромко проговорила Зоя. — Ничего я не знаю.
— Иди!
Эсэсовец втолкнул ее в комнату, где она, к своему ужасу, увидела… Гурьянова. Он стоял откинув голову и широко расставив ноги. Одна нога Михаила Алексеевича была в валенке, другая обмотана мешковиной. Обе штанины разорваны. Руки связаны за спиной. А лицо… Вспухшее, окровавленное, оно не было похоже на лицо Алексеича. Только глаза его, когда он увидел Зою, засветились дружелюбием, нежностью, молчаливым призывом к стойкости.
— Ты знаешь этого человека? — раздался чей-то голос.
Зоя еще раз взглянула на председателя, которого знала много лет, и твердо ответила:
— Нет. И никогда не видела.
Гурьянов чуть заметно кивнул головой, как бы одобряя ответ Зои.
— Значит, не хочешь говорить? — Переводчик был взбешен. — Твой муж у нас в плену. Если не скажешь, мы расстреляем его, тебя и твоих детей.
«Яша… Дети…» — пронеслось в мозгу. Все закачалось перед глазами, и, падая на пол, она услышала собственный голос, прозвучавший будто издалека.
— Расстреливайте!..
Эсэсовцы выволокли ее из комнаты на улицу и бросили возле дома.
— Мы еще с тобой поговорим, — пригрозил переводчик.
Заботливые рут соседок подняли Зою с земли и понесли прочь, подальше от этого страшного места.
В комнату коменданта стали вталкивать другие жителей Угодского Завода. Один за другим подходили они к Гурьянову, печально и сочувственно вглядывались в его лицо и отрицательно качали головами:
— Нет, не признаю… Что-то не видели такого.. Не встречали…
— Следующий! — кричал переводчик — Следующий!..
Никто не признавал Гурьянова, не называл его имени, никто не хотел предать своего Алексеича. Он понимал это и благодарным взглядом провожал каждого выходившего из комнаты.
— Следующий!..
В сенях и на улице больше никого не было. Тогда позвали одновременно двоих, притаившихся где-то в углу коридора. Помятые, напуганные и угодливые, в темных пальто и разношенных валенках, они остановились на пороге комнаты и низко поклонились коменданту, которому уже давно продались и теперь «отрабатывали» немецкие пайки — хлеб и тушенку.
— Господин Панов, говорийть, этот? — спросил комендант, брезгливо оглядев невзрачную фигуру доносчика.
— Этот, так точно, — быстро ответил Панов. — Сам председатель Советской власти в Угодском Заводе.
— Фамилия?
— Гурьянов, Михаил Алексеевич.