— Эх, мама, какая красота! — вожделенно воскликнул Михаил и, улыбаясь, взяв полотенце из материнских рук, стал усиленно им обтираться. Но не успел он закончить утренние процедуры, как до него эхом докатился начавшийся невдалеке бой. Миша вздрогнул. Лицо его исказилось злой решительностью и гневом.
— Вот и пришли, гады. Однако стремительно наступают. Мне надо уходить.
— Что, уже? — тихо в испуге проговорила мать и прикрыла рот рукой. Она всегда так делала, когда чего-то боялась.
— Да, мама. Это немцы. Мне надо уходить. Положи еды в мешок, не забудь соли. Я убегаю.
— Сейчас, Мишенька, сейчас, — справилась с появившимся чувством страха Акулина. Но тут до нее дошло, что кругом немцы, а Михаил уходит. — А ты куда, сынок, собрался? — взволнованно спросила она.
— Мама, потом, быстрее делай, что я тебя прошу, — и он скорым шагом направился к дому, чуть не сбив на пороге Веру.
— Миша, стреляют? — на Михаила в упор смотрели большие, проникновенные небесного цвета Верины глаза. В них не было страха. Но не было решительности и злости, что сестра прочла в глазах брата.
— Да, Вера, это немцы пришли. Я ухожу к Трофиму. Буду недалеко. Береги мать и детей, — высказав все это скороговоркой, Михаил вбежал в дом. Быстро надев на себя рубашку и пиджак, по дороге схватив кепку, он на секунду задержался возле матери. Прижав ее рано поседевшую голову к груди, тихо произнес:
— Мама, за меня не беспокойся. Все будет нормально. Вот увидишь, скоро придут наши. Они погонят этих гадов назад. Ты же слышала, что Молотов сказал: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». Я верю в Красную Армию, — обнимая мать, он глазами попрощался с Верой и с младшими сестрами, которые как щеглята вертелись у печи.
— Дай-то Бог, сынок. Дай-то Бог, — шептала Акулина и гладила его по спине. — Но ты не лезь на рожон. Береги себя. Ты один у нас кормилец, — мать всхлипнула.
— Все, мама, мне пора, — Миша отстранился от матери, стер с ее щеки, набежавшую слезу, схватил сложенный Акулиной армейский мешок и хотел было уходить. Но видя унылые и подавленные лица родных, чтобы как-то всех приободрить, он улыбнулся и с бравадой добавил: — Выше голову, сестрички. Я вернусь. Мы еще Гитлеру опалим усы, — дети засмеялись.
— И еще кой-кому, — вдруг понуро и тихо, не смеясь, проронила Акулина.
— Что ты сказала, мама? — Миша недоуменно и строго посмотрел на мать, задержавшись у двери.
— Беги, сынок. Беги. Это я так, просто, по-бабьи, — без улыбки ответила та.
— Ты больше так не говори, мама, — сердито сдвинув брови, произнес сын, теребя пальцами козырек кепки.