Через несколько дней после этой пьянки Пульс приехал к Мише и застал его уже совершенно трезвого. И вновь завел тот самый разговор, надеясь, что подарок в виде «Истории...» останется при нем. Видя нервозное, странное состояние приятеля, Миша утешил его, сказав, что ничего не выдумывал нарочно, а потому объективно не может считаться автором анекдота; что суть его ему вообще не нравится, и будь он потрезвее, просто не стал бы повторять то, что когда-то наболтал спьяну. К тому же, добавил Миша, это такая ерунда, за которую держаться стыдно. «Нравится — забирай и владей, только учти, что я это, кажется, еще где-то рассказывал...» Это Пульса уже мало волновало. Миша подарил ему авторство, вот что главное. Теперь при случае можно сказать, что Миша рассказывал историю, сочиненную им, Пульсом, и никто этого опровергнуть не сумеет.
Он завел новую тетрадь, записал туда «Историю...» и «Судьбу жены милиционера» и отдал ее на хранение своей подруге Веронике Жемалдиновой. А сам стал писать мемуары в другой тетради, отложив занятия художественной прозой до лучших времен.
— Так что это не плагиат, — сказал он, глядя то на Менро, то на Сахарова грустными маленькими глазками. — Нет, не плагиат. Это Миша подарил...
Ночью мне привиделась пьяная Невзорова. Она нависла надо мной, в гриме и одежде Вероники, и, покачиваясь на тоненьких ножках, спросила загробным голосом:
— Кто Жемалдинову ухайдакал? А? Признавайся!
Проснулась я поздно, в холодном поту, в омерзительном настроении, несмотря на чудный солнечный свет, льющийся из окна.
Начиная с того момента, как я встала, и до того, как вышла из ванной, я успела сделать кучу гадостей. Нагрубила Люсе, украла ее жареную колбасу, уронила с веревки едва подсохшие Петины трусы и наступила на них, пролила кофе и не вытерла стол и, наконец, разбила мамину хрустальную вазу.
Последнюю гадость я сделала нечаянно — просто проходила мимо, и ваза почему-то упала. Хорошо, что Пети не было дома. Но рано или поздно он все равно появится, так что мне надо было рвать когти. Ему, конечно, можно объяснить причины моего ужасного настроения, но я не хотела ничего объяснять. Поэтому я быстро собралась и уже сделала шаг к двери, как тут раздался телефонный звонок. Люся в комнате взяла трубку, сказала пару слов и позвала меня.
Звонил Саврасов. По его голосу я сразу поняла: что-то случилось...
Мадам попала в больницу с инсультом. Эта новость меня подкосила. С трудом сосредоточившись, я спросила у Саврасова, как это произошло. Он доложил мне, что утром (точного времени он не знает) Мадам позвонил Оникс Сахаров, который сообщил ей о гибели Вероники Жемалдиновой, потом сказал, что ситуация в связи с этим осложнилась, попросил никому не открывать дверь, пообещал приехать к ней позже и повесил трубку. Мадам стало плохо, она упала прямо в кухне. На счастье, у Саврасова всегда были ключи от ее квартиры и он именно сегодня с утра собрался навестить старушку. Он пришел, позвонил в дверь, ему никто не открыл. Зная, что Мадам редко выходит из дому, он подождал на лестнице и, когда она не появилась и через полчаса, решился воспользоваться ключами. Она была в полусознании, как он выразился; путаясь в словах, поведала ему, что сказал оперативник. Саврасов немедленно вызвал «скорую», проехал с Мадам в больницу, посидел там минут двадцать и пошел звонить мне.