Однако хуже быть могло. В восемь часов того же вечера зазвонил ее пейджер, так грубо оборвав дрему, которая считалась редкой роскошью. Она взглянула на сообщение. «Немедленно отчитаться в ординаторской». Она вскочила с места, пригладила волосы и надела туфли. Что могло случиться? Она бежала по коридору, а сердце бешено колотилось внутри. Как только она открыла двери в отдел, то поняла, что она сделала. Или, скорее, не сделала. Мистер Лэингг стоял у кровати Чарльза Мортимера с выражением негодования на лице. Мадлен едва не лишилась чувств. «Как я могла забыть?» — спрашивала она саму себя, просматривая вновь и вновь историю болезни, после того как немедленно приняла меры и из аптеки уже были доставлены нужные лекарства. Почему она не сделала этого сразу же, как только получила поручение утром? С горящими щеками она передавала мистеру Лэинггу карту, избегая его испытующего взгляда и пытаясь сохранять профессиональное спокойствие. Она чувствовала, что вот-вот расплачется. Ее шансы быть на хорошем счету в хирургической команде таяли на глазах. Скоро младшим консультантам станет известно, что Мадлен Сабо — рассеянная и неуклюжая, и даже стажеры не станут с ней работать. Команды сильно конкурировали между собой — попасть в лучшую было очень сложно. Да что, черт подери, с ней происходит? Она, смущенная, молча наблюдала, как мистер Лэингг обсуждает новый режим больного с персоналом медсестер. И при этом он ни разу не взглянул в ее сторону.
Бекки увидела их сразу же, как только вошла в дверь. Они беспорядочно стояли, прислоненные к стене на лестничной площадке. Она остановилась на пути к лестнице, подняла верхний холст и стала рассматривать каждую деталь.
— Чарли, подожди, — крикнула она наверх, — минутку.
Она отошла назад, смерив их оценивающим взглядом. Шесть работ в общей сложности — холсты, один больше другого, стояли один на другом. Интересно, подумала она, кто же художник.
Бекки посмотрела на картину. На ней было несколько планов. Закат, едва не фотографической точности и яркости… жемчужный и красный сияли в густых роскошных горизонтальных линиях поперек широких полотен. От кроваво-красного до самого бледного, нежного розового, почти прозрачного. Поверх всего были самые необычайные штрихи — картографические заметки… направление ветра, сила ветра, изобары, показатели барометра… она случайно знала о них из прогнозов погоды по телевизору. Очертания линий бурь, области высокого и низкого давления и построение электрических волн. Бекки стала внимательно всматриваться в рисунки, пытаясь прочитать их… может быть, это своего рода карта? Там были диалоги… написанные крохотными буквами названия… Роттердам, Ле Гавр, Кале, Лонг Бич, Монровия, Мыс Доброй Надежды, смесь заливов и портов со всего света. И вот, наконец, внизу работы… маркировка… которая походила на тысячи миниатюрных трафаретных меток… маленькие, странной формы овалы и продолговатые фигуры, которые покрывали всю поверхность заката и карты, где-то гуще, где-то реже. Невероятно, думала про себя Бекки, поднимаясь. Должно быть, понадобится вся жизнь, чтобы выполнить на холсте такое. Она посмотрела на другие полотна, там были похожие темы: из крупной чешуи перегруженное цветом яркое изображение фона, что-то вроде изложенной в письменном виде информации в среднем плане и штрихи, заполонившие все пространство на переднем плане. Рисунки были такие необыкновенные, что-то среднее между картографией, поэзией и живописью.