— Привет, Мадлен, — сказала Сьюзан, заинтригованная, где же Бекки ее нашла. За все двенадцать лет, что они прожили в Холланд-парке, Бекки никогда не разговаривала ни с кем из тех, кто учился в школе Короля Георга, насколько это было известно Сьюзан. Она улыбнулась девочке в надежде, что ее удивление было не слишком заметным. Мадлен смущенно улыбнулась ей в ответ.
— Мы пойдем наверх. Можно нам печенья с шоколадом к чаю? Такое же, как ты пекла на прошлой неделе? — спросила Бекки, провожая Мадлен наверх.
— Да… да. Конечно. Я принесу печенье наверх, как только оно будет готово, — ответила мать, обрадованная тем, что Бекки нашла себе новую подружку. Она редко говорила об этом, но иногда думала, что Амбер и Бекки проводят слишком много времени вместе, и появление других в их маленьком и тесном мирке могло оказаться не такой уж плохой идеей. Ей было приятно еще и то, что Бекки нашла себе кого-то вне стен Рэдклиффа, даже несмотря на то что эта девочка выглядела старше ее. Некоторые родители девочек из престижной школы ужасно действовали ей на нервы, а еще больше — их дочери. Это было трудным решением — послать Бекки учиться в Рэдклифф. Ни она сама, ни ее муж вовсе не собирались отправлять дочку в частную и престижную школу, но, когда они поняли, что другой альтернативы школе Короля Георга нет, они просто выложили плату, не говоря ни слова. К счастью, у них появилась Амбер, которая, несмотря на богатство ее отца, держалась очень просто, обладала легким характером и училась в той же школе, что для всех них оказалось неожиданным, а потому и очень приятным дополнительным бонусом. Сьюзан совсем не хотела отсылать Бекки в какую-нибудь школу с проживанием, так как она была еще ребенком, поэтому, как ни крути, им показалось, что Рэдклифф был самым легким и практичным решением. Дверь в комнату Бекки громко захлопнулась. Сьюзан посмеялась над собой, вполне возможно, что столь пугавшие ее шесть недель отсутствия лучшей подруги Бекки не будут столь плохи, как она опасалась.
Мадлен с благоговейным трепетом разглядывала комнату Бекки. Она была просто чудесной. Она потрогала пальцем ленточки на балетных туфлях Бекки, прикоснулась к остро заточенным грифелям цветных карандашей на столе и робко присела на клетчатое стеганое покрывало. Это было совсем не похоже на ее собственный дом. С той минуты, когда мама Бекки открыла дверь внизу, Мадлен поняла, что ни при каких условиях не сможет пригласить Бекки к себе домой. Она молча наблюдала за тем, как Бекки вынимает для них разные вещи, которыми они могли бы заняться. Заняться? В доме Мадлен делать было совершенно нечего, она сидела в своей комнате и читала, иногда приходила в гостиную, чтобы посмотреть телевизор или пообщаться с родителями, когда в очень редких случаях ее отец был дома и, перед тем как лечь спать, они разговаривали. Сама идея о том, что у нее могут быть какие-то личные вещи: альбомы для рисования, блокноты, карандаши и краски, записи, журналы для подростков, была чужда Мадлен. Ее жилище отличалось от комнаты Бекки. Ее дом с пыльными книжками на венгерском, запахом готовившейся еды, который пропитал все обои и выцветшие виды Будапешта, с фотографиями Питера на стенах не имел ничего общего с этим. Все в доме Бекки было прекрасно. Когда мама Бекки поднялась наверх через час с подносом чудесного и удивительно вкусного шоколадного печенья, которое Мадлен никогда не видела, не говоря уже о том, чтобы пробовала, ее муки стали просто нестерпимы. И мама у Бекки была такой милой. Она была доброй и смешливой, а не резкой и грубой, как ее собственная мать. Она провела все оставшееся время, продолжая мысленно сравнивать. Каждое новое наблюдение оставляло в ней более глубокий след и боль, чем предшествующие.