Надежда Васильевна села во второй вагон полупустого трамвая и, обмахиваясь как веером, влажным носовым платком, продолжила затянувшееся из-за прогулки путешествие по городу. За окном «десятки», курсировавшей от расположенного у городской черты рабочего городка до вокзала, проплывали глиняные домики одноэтажного Ташкента. Вот слева пронесся, как в немом кино, Дворец пионеров, бывший во время их экстренного приезда из Оренбурга еще Дворцом великого князя Николая Константиновича Романова — дяди императора и мужа знакомой ее матери Надежды фон Дрейер.
«Говорят, что она еще жива, но где пребывает и как — неизвестно, — вспомнила Надежда Васильевна. — До нее ли, когда своих дел невпроворот? Одних проблем сестер хватило бы на многих. Какой все-таки чудесный человек мой муж. Всем нам помогает практически безропотно, хотя и сам, можно сказать, заново начинал жизнь в Узбекистане. А у него на шее еще две собственные родные сестры».
Трамвай остановился у Туркменского базара. С правой стороны за окнами показались бесчисленные киоски грязно-голубого цвета и два деревянных столба с широченной матерчатой вывеской на русском и узбекском языках — «Добро пожаловать!» и «Хуш келибсиз!». Расположенный прямо под ней огромный серебристого цвета динамик, из которого на всю округу с хрипом и треском неслись слова похожей на гимн популярной песни: «Москва — Пекин. Идут, идут вперед народы…»
Чуть выше, на пригорке, такое же грязно-голубое, как и торговые строения, здание бани «Хаммом», куда после приезда в Ташкент в начале 20-х годов еженедельно, выстаивая в очередях в помывочную по пять-шесть часов в ожидании семейного номера, ходили коллективно раз в неделю все Беккеры.
«А уж на Туркменском-то, с тех пор как приехали, каждый божий день с утра пораньше бываю, — вспомнила Надежда Васильевна. — Лепешки, зелень, фрукты детям: даже в самую тяжелую годину, в войну, здесь все это всегда было в неограниченном количестве и относительно недорого. Иногда и мясо покупала, иногда курочку — бульон сварить, макароны, сахар — все тоже здесь, на рынке».
Надо же, уже 50-й год. Тридцать лет прошло, как приехали, а вначале думала она, что после Оренбурга не сможет привыкнуть к глинобитно-саманному, по-восточному яркому, шумному и пыльному Ташкенту. А вот все же привыкла и даже полюбила этот разноликий, с особым запахом шашлыка, плова и пряностей город, где люди, в отличие от жителей российских городов, делились на две категорий — европейцев и туземцев. Причем удивительно, что в состав европейского населения попадали даже сами узбеки из числа интеллигенции, а туземного — исключительно неграмотные азиаты, которых при царе-батюшке называли не иначе, как сарты.