Вслух он сказал:
— Вы не понимаете. Вы ни черта не понимаете. Они хотели убрать Дженни, чтобы она не болтала лишнего, и они хотели убрать ее подругу, чтобы она тоже не болтала лишнего. Вы ни черта не понимаете. Она умерла не из-за того, что не могла смириться со смертью подруги, а из-за того, что знала слишком много.
Элвис встал с кровати, подошел к окну, откуда была видна стоянка автомобилей перед мотелем. Стоянка была на расстоянии нескольких футов от входа в мотель, который назывался «Холланд Таннел» или «Линкольн». У него была плохая память на названия мотелей.
На стоянке находилось двенадцать, пятнадцать, может быть, и все двадцать машин — несколько фургонов и даже один «бенц». Почти у всех машин были номера «Вампайр Стейт», потому что всякие там маклеры, дантисты, коммивояжеры и прочее дерьмо привозили сюда своих секретарш, медсестер и невест, чтобы трахать их здесь за милую душу.
Как раз в это время в мотель входил раскормленный толстяк с большим животом в сопровождении очень высокой бабы.
А вот и еще один, худой как смерть, по виду кассир из банка, один из тех типов, которые во время налета на банк нажимают на сигнал тревоги вместо того, чтобы позаботиться о мертвом президенте банка. С кассиром была большая толстая баба, которая, если бы села на него сверху, точно раздавила бы его.
Мысль о сидящей сверху бабе возбудила Элвиса. Но образ о сидящей сверху и убивающей его самого бабы охладил воображение.
Если же не принимать во внимание этот кошмар, который приснился ему, что-то определенно менялось в его судьбе к лучшему. Дело вот в чем. Любой чувак, родившийся под несчастливой звездой, обязательно отправился бы на запад, зная, что полицейские прочешут восточное побережье с целью поймать Элвиса. А если не на запад, то он поехал бы на север или на юг. Или даже на восток, если бы было куда ехать, если бы на востоке не было этого чертового Лонг-Айленда и океана. И тогда полицейские постоянно дышали бы ему в затылок, потому что их было очень много, а он был всего один, и к тому же ему нужно было когда-то спать, в то время как одни копы спали, а другие занимались его поисками, и наоборот. Однако чувак, которому начало везти в жизни, мог бы рассуждать и таким образом: черт возьми, зачем убегать, если все равно за тобой, куда бы ты ни направился — на запад, север или юг, — будут гнаться копы? Не лучше ли будет в таком случае возвращаться назад, минуя их, к тому месту, откуда ты начал, где они уже искали тебя, и где, они полагают, тебя не должно быть?
Так Элвис и поступил. И пока все шло чертовски хорошо. Он спокойно шатался по улицам, и никто не обращал на него и его татуировку никакого внимания. Но сам он стал уже немного жалеть, что слишком засветился со своей татуировкой в виде слезинок, потому что слишком много чуваков и чувих видели эту необычную наколку, какие нечасто встретишь, особенно на лице, и замечали ее большей частью чувихи, что по-своему было неплохо, а чуваки, которые обращали внимание на эту татуировку, думали, что он голубой, что его самого мало волновало — пошли они все к черту. Чувихам же он быстро давал понять, что никакой он не голубой.