Так, пребывая в совершенно минорном настроении, Срачкороб предавался прикладному философствованию, терпя при этом, как и полагается святым, неимоверные муки. Он бы и еще полежал – каждая попытка движения оборачивалась натуральной пыткой, боль вспыхивала неимоверная, да вот беда – мочевой пузырь и кишки потребовали немедленного опорожнения. Не иначе очередные козни шайтана, Юхиму приходилось слышать, что нечистый всячески изводит претендентов на святость.
«Ох, як жалко, що в жизни я не могу этого поганца изловить, як рассказывают про мене же в байках… Эх, хорошие байки Аркаша придумав, да у народи появились откуда-то свои. Ну як нечистой силе объяснить, що я-то человек мирской и на святость не претендую?»
Вопреки кличке, знаменитый шутник предпочитал сам ходить в сухих штанах и, по европейским меркам, был сумасшедшим чистоплюем – мылся, если была такая возможность, каждый день и вони испражнений на дух не переносил. Что служило лишним доказательством его знакомства с нечистой силой. Монахи-то, бывает, за всю жизнь в монастыре ни разу не моются, соблюдение чистоты духовной, как известно, превыше чистоты телесной. Это была одна из причин (второстепенных), по которой он категорически отказывался уходить в монастырь, вопреки всем уговорам и увещеваниям. Главным же было нежелание Срачкороба расставаться со ставшим ему родным и горячо любимым бандитским гнездом – Сечью. Жизни вне этого коллектива он себе уже не представлял. Именно ради жизни на Сечи он публично отрекся от ислама и принял православие, оставаясь при этом в душе если не безбожником, то как минимум пофигистом по религиозным вопросам. Кто там, в небе, заправляет – Аллах, Саваоф или Христос, – его не интересовало ни в малейшей степени. Да хоть Будда. То есть в монастыре ему пришлось бы жить в условиях постоянного лицедейства и непрерывной лжи. И епископский головной убор, светивший потенциальному обладателю нимба вскоре после принятия пострига, по словам Хмельницкого, не казался привлекательным ни в малейшей степени. Казацкая шапка из овчины ему была несравнимо милей.
«И чего они ко мне прицепились? Тоже мне святого нашли! Нужен казацкий святой – берите Ваньку Васюринского. От хто и в монастырь может с охотой пойти, и от души его устава держаться, ему уже – по его же словам – пора грехи замаливать. Он и на месте куренного умудрился все окрестные монастыри с богатыми дарами объехать. А я так не прочь ще погрешить».
Давление в органах, требующих освобождения, нарастало, терпеть становилось рискованно. Пришлось смириться с необходимостью совершения очередного подвига – для казака дело привычное – подъемом в жуткую рань (полдень) с постели и походом к отхожему месту. Мышцы после сна еще не включились, и Юхим неловко завозился в постели, пытаясь определить, в какую хоть сторону вставать. Решимости открыть глаза он еще не набрался, и через закрытые веки свет нестерпимо давил на глазные яблоки. При этом он неожиданно обнаружил, что раздет совершенно и лежит на перине, покрытой шелковой простыней, а укрыт также чем-то теплым и в шелку.