«За що он мне может хвоста прищемить? Ничего ж такого… греховного… наверное… не совершил… – От мучительных дум голова глухо звенела, а во рту застыл кисловатый привкус. – Может… щось незначительное, там, такое, шо и не разглядишь издали – нихто и не усрался. Але ж не гетману про таки маленькие дурости допитувати. Та и хлопци не обижались… Почти… Нихто в свару не лез, шум не поднимался… Якщо добре подумать, то и шутил я в дороге всего ничего. Поначалу, оно, плохо себе чувствовал после гульбасу на Сечи, потом у походи не до того было – и щось не шутилось совсем. Чарку-другую выпил – и под стол. Та на биса ж он сюда приехал???»
Срачкороб внимательно всмотрелся в кошевого атамана, присевшего на ту же лавку, где сидел он сам. Злости или, упаси бог, ярости на лице Хмельницкого не проглядывало. Что казака весьма порадовало: в гневе Богдан-Зиновий был страшен. Скорее, гетман выглядел уставшим и расстроенным. И в неярком, колеблющемся свете лучины Юхим рассмотрел куда более многочисленные, чем два-три года назад морщины, небритую несколько дней пегую, с многочисленными вкраплениями седины щетину.
Хмель внимательно, но без агрессии посмотрел в глаза Срачкороба. Знаменитый шутник (которому сейчас совсем не хотелось шутить) увидел в них не злость, а озабоченность. Богдан тяжело вздохнул, видимо, предстоящий разговор и его самого не радовал.
– Ну, Юхиме, шо с тобой будем делать?
– А я що? Я ничего, – поспешил отбояриться от возможных обвинений запорожец. Формулировка вопроса ему категорически не понравилась. Потому как на Сечи если что с казаком делали, то в лучшем случае пороли. Если провинился по мелочи. Большинство правонарушений каралось смертью. Судя по виду и тону кошевого атамана, награждать собеседника он не собирался.
Гетман снова накрутил ус на палец, потом отмотал его обратно и снова тяжело вздохнул, усиливая тем самым у Срачкороба самые плохие предчувствия.
– Нииичего он…
– Так ничего ж такого не делал! Ну… за последнее время, по крайней мере.
– Не делал он ничего. В том-то и беда, що делал.
– Шо?!!
– Вид человеческий потерял. Данный нам Господом по образу своему и подобию (цитаты церковных книг обычно приводились в церковнославянском произношении, без простонародных реплик). Спился ты, Юхиме… совсем. Часто уже не на человека, а на скотину бессловесную похож. Скоро горилка тебе весь свет заслонит. Вот и сегодня, захожу – Иван с Федьком як огурчики, а ты сидишь, куняешь. Ще чарку выпил бы, точно б под стол упал.
– И не упал бы. Як завсегда сидел. А як бы и навернулся б, що за беда? Я шо, з сечевиков больше всех пью? Та у нас полным-полно козакив, шо горилку дудолять – где там мне, грешному. Почему мне нельзя?