Паренек, которого окликнул участковый на улице, уже отоварился и теперь в ожидании предстоящего разговора послушно грелся возле раскаленного бока голландки с кульком леденцов в озябших розовых ладонях. Движением мохнатых бровей поздоровавшись с продавщицей, Денисов прогудел:
— Ну, доброго дня, Павлик Галагура.
— Драсьте, Федор Кузьмич!
— Жалоба на тебя имеется, Павка! — Денисов оглянулся на Раю, убедился, что та не подслушивает, но продолжил все же шепотом: — Ты чего же грохочешь-то день-деньской?
— И вовсе я не грохочу! — возмутился мальчишка.
— Вовсе? А что же мне тогда Агафоновы говорят? Неужели клевету сочиняют? Ай-ай-ай! Придется мне с ними разобраться!
— Погодите, Федор Кузьмич! — забеспокоился мальчик. — Вы меня не так поняли. Я сказал «не грохочу», но это не значит, что…
— Что? Что у них нет повода пожаловаться?
— Ну, в общем, да, — со вздохом признал Павлик. — Вы же знаете — я барабанщик в пионерской дружине!
— Знаю, Павка, слышал, как ты барабанишь на праздниках. И ловко, надо сказать, у тебя выходит!
— Вот! Видите? Вы говорите — «ловко», а они — «грохочешь, громыхаешь»!
— Ага! — сообразил участковый. — Тоись ты хочешь сказать, что претензию тебе предъявили, когда ты репетировал?
— Ну… — Галагура оттянул край шарфа, освобождая пухлые губы и подбородок. — Если уж совсем взаправду, то я не то чтобы репетировал… То есть Тимофей Петрович говорит, что руку нужно набивать постоянно, но мне барабан еще в одном деле помогает.
— Энто в каком же? Ну, ну, не хочешь — не отвечай. — Участковый незаметно усмехнулся. — А только кажется мне, что именно для энтого дела ты и купил монпансье, нет?
Мальчишка неловко всплеснул руками, едва не высыпав из кулька леденцы, покраснел и будто ощетинился.
— Вот и папка говорит, что вы всегда наперед все знаете, когда спрашиваете! — с обидой и упреком буркнул он.
— Эх, Павка, Павка! Лучшая защита — нападение? Вот что ты чичас на меня разобиделся? Разве я тебя в чем-то обвинил? Разве я сказал что-то такое, из-за чего нужно защищаться или нападать? — Денисов сокрушенно покачал седой головой. — Ну, купил парень однокласснице конфет — что ж в энтом плохого? Я другого понять не могу — барабан-то тут при чем?
Мальчишка молчал и угрюмо сопел, обдумывая ответ. Федор Кузьмич не торопил его, понимая, что в определенном возрасте есть вопросы, сформулировать ответы на которые трудно даже для самого себя. Отпустить бы его сейчас, не мучая, да нельзя жалобу стариков Агафоновых оставлять без внимания. Кабы одно только баловство с Павкиной стороны было — пожурил бы да запретил «громыхать». Но тут у человека — причина, и что с того, что человеку всего тринадцать лет от роду? Он в свои тринадцать чувствует острее, чем иные в тридцать три. Он, может, только того пока и не понимает, что гитара или аккордеон в этом его деле куда выгоднее барабана служили бы: девушкам, кроме леденцов, нравятся песни — душевные, негромкие, протяжные. Попробуй-ка изобрази такую под барабанную дробь! Вот потому-то гармонисты и гитаристы на любой вечерке нарасхват, а такие музыканты, как Павлик, — только на смотрах пионерской дружины…