Александра охватила паника, слепая, безрассудная паника. Он вышел на улицу, поднялся по Большой аллее на верхушку холма, остановился там, глядя вниз, на дом — необычайно красивый, безмятежно спокойный, кажущийся золотистым под лучами солнца, — и попытался представить себе, как этот дом будет гнить, разваливаться, умирать. На глаза его навернулись слезы. Он должен найти эти деньги, так или иначе. Он не может предать Хартест. Не имеет права.
Вирджиния была в Нью-Йорке. Теперь она стала проводить там все больше и больше времени. Ему это страшно не нравилось, но он отпускал ее. Она веселела после таких поездок, становилась жизнерадостней, а кроме того, так было больше уверенности, что она не начнет пить снова. Александр позвонил ей, рассказал, что происходит с домом, и был потрясен, расстроен, но где-то в глубине души не очень удивлен, когда она ответила, что у нее уже очень мало осталось от личных ее средств; он спросил (желая сам уклониться от разговора с Фредом, чтобы не расписываться перед ним в своей финансовой несостоятельности и некомпетентности), не сумеет ли помочь им Малыш. Вирджиния сказала, что не уверена, сможет ли он что-нибудь сделать, но обещала поговорить с ним; на следующий день она перезвонила Александру и сообщила, что Малыш не располагает столь значительной суммой.
— Тогда мне придется обратиться к твоему отцу.
— Знаешь, Малыш вызвался предварительно переговорить с ним сам. Чтобы подготовить почву. Ты как, не против этого?
— Очень мило с его стороны, — сухо уронил Александр. Ему становилось все труднее и труднее относиться к Малышу корректно.
Фред был невыносим: держался самодовольно, играл с ним в кошки-мышки, предложил, чтобы Александр продал Ван Гога или Моне. Александр сидел молча, заставляя себя оставаться спокойным и делая вид, будто взвешивает высказываемые ему предложения. Когда Фред заявил, что Хартест следовало бы открыть для посещений и экскурсий, устроить в нем музей старинных автомобилей и парк с развлечениями, Александру стало физически нехорошо; он на мгновение прикрыл глаза, чувствуя, как комната закачалась и поплыла вокруг него. Потом все же ухитрился улыбнуться, сохранить на лице внешнее спокойствие и дружелюбие.
— Вообще-то, я надеялся на заем, — осторожно произнес он. — Разумеется, на строго коммерческих основаниях.
Вот тогда-то Фред пристально глянул на него, в его глазах вспыхнули огоньки удовлетворенности, и он ответил, что нет, о займе и речи быть не может; а затем, словно стремясь извлечь максимум удовольствия из этого разговора, добавил, что был бы готов дать Александру за Моне очень хорошую цену.