Николай в эти дни, судя по дневнику, ждет решения своей судьбы совершенно спокойно и лишь изумляется новым порядкам в Александровском дворце (то застанет часового спящим на посту, то удивляется «развязной выправке» солдат). Он гуляет в отведенных ему пределах, разгребает снег и колет лед в саду, отбирает и сжигает бумаги, читает детям вслух Конан-Дойля (английский был домашним языком царской семьи). То ли он был уверен в том, что ничего плохого с ними не случится, то ли смирился со своей участью. 23 марта он пишет об отъезде в Англию в сослагательном наклонении: «Разбирался в своих вещах и в книгах и начал откладывать всё то, что хочу взять с собой, если придется уезжать в Англию». Кроме работы в саду и заботы о детях, ему совершенно нечем заняться. «После чая рассматривал свои сапоги и отбирал старые и негодные», – записывает он в дневник 14 апреля.
Между тем в Лондоне энергично обсуждался вопрос убежища для отрекшегося царя. Король принимал в этих дискуссиях самое деятельное участие.
22 марта в кабинете Ллойд Джорджа на Даунинг-стрит состоялось совещание в узком кругу, в котором участвовал личный секретарь барона Стамфордхэма. Члены этого синклита решили, что отказываться от предложения Временного правительства не следует. Тогда Стамфордхэм спросил: а на какие средства царская семья собирается жить в Англии? Участники совещания подумали и постановили, что посол Бьюкенен должен обратиться к Временному правительству с просьбой о соответствующих ассигнованиях.
На следующий день Бьюкенен поставил Милюкова в известность о том, что «король и правительство его величества будут счастливы исполнить просьбу Временного правительства и предложить императору и его семье убежище в Англии, которым, как они надеются, их величества воспользуются на время продолжения войны». Бьюкенен продолжает: «В случае, если это предложение будет принято, русское правительство, прибавил я, конечно, благоволит ассигновать необходимые средства для их содержания». Милюков заверил посла, что «императорской семье будет уплачиваться щедрое содержание». Здесь, однако, мемуаристу изменяет память. Сергей Мельгунов цитирует текст депеши Бьюкенена в Лондон, которая гласит: «По сведениям Министерства иностранных дел, царь имеет достаточные личные средства».
Эти личные средства не давали покоя революционерам Петроградского Совета (в стране в тот период установилось двоевластие, и Временное правительство не могло не считаться с Советом). Они настаивали на том, что конфискация имущества бывшего царя должна стать предварительным условием его отъезда за границу. Секретарь исполкома Петроградского Совета Николай Соколов на заседании 10 марта говорил следующее: «Мы должны обсудить не только политические права бывшего царя, но и его имущественные права. У Николая II есть целый ряд имуществ в пределах России и огромные денежные суммы в английском и других иностранных банках. Надо перед его высылкой решить вопрос об его имуществе. Когда мы выясним, какое имущество может быть признано его личным и какое следует считать произвольно захваченным у государства, только тогда мы выскажемся о дальнейшем». «Эта династия, – вещал с трибуны Всероссийского совещания Советов (29 марта – 3 апреля) большевик Юрий Стеклов, – самая зловредная и пагубная для всех, обладает колоссальными средствами, награбленными у народа, помещенными в заграничных банках, и эта династия после переворота не была лишена своих средств. Мало того, мы получили сведения, что ведутся переговоры с английским правительством о том, чтобы Николая и его семью отпустить за границу… Мы признали необходимым немедленный арест всех без исключения членов бывшей царской фамилии, а также конфискацию всех их имуществ, движимых и недвижимых и содержание их под строгим арестом. До тех пор, пока не последует отречение их от капиталов, которые они держат за границей, которых нельзя иначе оттуда достать