Он подкатил на своем «Альфонсе Тринадцатом» ровно в 14.00.
— Давно?
— Да нет. Только что.
Он поцеловал ей руку, она его — в щеку.
«Александр III», распахнув зеркальную дверь, вытаращил глаза, вытянулся во фрунт, вскинул руку к козырьку своей раззолоченной фуражки:
— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство!
А когда генерал, отдав лакеям шинель, подошел, с гребешком к зеркалу, швейцар осторожно приблизился к Тате и хриплым шепотом сказал:
— Что ж вы, сударыня? Сказали бы… Некрасиво получилось. Уж простите меня.
— Ничего, голубчик, — сказала Тата с улыбкой.
В зале ослепительно сверкало в зеркалах электричество. Зеркала были повсюду, даже на потолке.
Тате лестно было идти под руку с моложавым отцом-генералом, да еще с таким генералом, она чувствовала на себе взгляды, видела себя со стороны.
А навстречу им, сияя сдержанной улыбкой и белоснежной твердой манишкой, быстро и вместе с тем чинно шел высокий, пожилой, по-актерски бритый метрдотель.
— Разрешите вас приветствовать, ваше превосходительство! Прошу вот сюда…
Он указал рукой на небольшую лоджию в дальнем углу зала.
Следом за ним, почтительно, как-то по-китайски, кланяясь, возникли два официанта-татарина. Один из них, как бы выполняя какой-то ритуал, передал метрдотелю толстую, в черном кожаном переплете карту кушаний, тот раскрыл ее и с поклоном положил на стол перед Татой.
— Нет, нет, папа, пожалуйста, ты сам, — сказала Тата, передвигая карточку отцу.
Тот вынул платок и протирал запотевшие стекла пенсне.
Бритоголовые официанты исчезли. Показывая, что ему хорошо известны склонности и привычки высокого гостя, метрдотель убрал со стола пепельницу.
— Пить будем кавказское? — сказал он с чуть заметной фамильярностью старого доброго слуги.
— Да. Мукузань. И рюмку водки. Только я попрошу быстро.
Заказав кушанья, Сергей Семенович достал и положил слева от себя часы.
— В моем распоряжении ровно сорок две минуты, — сказал он Тате.
— Боже мой! — ужаснулась она и посмотрела на отца жалостными глазами. — Папа, милый, но как же ты похудел!
— Похудеешь, матушка моя, — сказал он сердито и даже свирепо, проведя большим и указательным пальцами по щекам сверху вниз, как бы изобразив большой восклицательный знак, острие которого пришлось на кончик бородки.
— Очень много дел?
— Много??! — Он даже зафыркал. — Ты знаешь, что уже дней пять, если не всю неделю, я сплю — ну, три, четыре, самое большее пять часов в сутки.
— Такая напряженная обстановка?
Он показал два сжатых кулака:
— Вот!
— А мне казалось…
— Что тебе казалось?
— Я думала, что перед четырнадцатым, перед открытием Думы, действительно обстановка была накаленная. А сейчас как будто все тихо.