— Так будут корчиться попранные ногами избранника те, кто посмел бросить вызов силе его!
Возбуждение становилось все острее. Он ощущал, что поднимается вверх, высоко-высоко над облаками, пока не увидел далеко внизу мир размером с простой хрустальный шар! Голова касалась небесного портала, глаза взирали на собственное величие, уступавшее только величию Господа.
Наступила вечность.
Он был бессмертен.
Но внезапно сквозь таинственную музыку, звуки труб и хвалебные песни прорвался другой звук, странный и в то же время такой человеческий, что взыгравший дух диктатора был немедленно сброшен на землю одним мощным ударом, оставившим его больным, слабым, с пересохшим горлом и горящими глазами. Он не мог стоять на ногах и упал бы, но негр поспешно выдвинул кресло, в которое Робеспьер и опустился, содрогаясь от ужаса.
И все же звук был достаточно безобиден — всего лишь взрыв смеха. Веселый и, казалось, бессмысленный, ничего более. Он едва слышно донесся из-за тяжелой портьеры и вывел из равновесия самого безжалостного в стране деспота. Испуганный и растерянный, он стал оглядываться. Ничто не изменилось с тех пор, как он бродил по Елисейским полям. Он по-прежнему в тесной темной комнате, где невозможно дышать. Вот возвышение, на котором он сидел. Женщины все так же выводили заунывную мелодию. Тут же стояла старая колдунья в бесформенном темном одеянии, спокойно устанавливая хрустальный шар на резное основание. Вот он, маленький негр, лукаво улыбающийся, вот металлический сосуд, масляная лампа, вытертый ковер. Неужели все это было сном наяву, грезой? Облака и трубы или этот взрыв смеха с необъяснимо странными, почти бессмысленными нотками в нем? Никто не выглядел испуганным: девушки пели, старуха мямлила неразборчивые указания черному помощнику, который пытался выглядеть серьезным, поскольку приходилось держать в узде свое озорное веселье.
— Что это было? — пробормотал наконец Робеспьер.
Старуха подняла глаза.
— Что это было, о избранник? — переспросила она.
— Я слышал звук, — выдавил он. — Смех… кто-то еще был в комнате?
Старуха пожала плечами.
— В приемной ждут люди, — беззаботно ответила она, — пока избранник не соизволит уйти. Они, как правило, набираются терпения и сидят молча. Но кто-то мог и рассмеяться.
Поскольку Робеспьер ничего не ответил, словно в нерешимости, она почтительнейшим образом осведомилась:
— Что будет угодно, о ты, любимец Франции?
— Ничего… ничего, — отмахнулся он, поднимаясь с кресла. — Я ухожу.
Старуха подошла к нему и низко поклонилась. Девушки ударили лбами в пол. Избранник, в самой глубине души сознавая, что над ним потешаются, мрачно нахмурился.