— Нефть, ботинки, — пробормотал Гуров, глядя на Захарова.
— Что? Ботинки? Нет, при чем тут они? Я в сапогах копал. А потом в районной администрации, где я пытался найти карты с границами хозяйств, мне встречается Жигаленков и грозит заявлением. Мол, я умышленно дискредитирую завод, занимаюсь травлей. Что у меня нет доказательств. А Коновалов ведь ни слова не сказал, только руками разводил. Все они там в сговоре.
— Жигаленков к Коновалову приходил в администрацию? — спросил Гуров наудачу.
— Не знаю, мы в коридоре встретились, и он давай на меня наезжать. На черта мне все это нужно? Склочничать с ними, разбираться!..
— А кто такой Жигаленков? Он с нефтеперерабатывающего завода?
— Да, оттуда. — Захаров вяло махнул рукой и заявил: — Ладно, пойду я домой. Мне полежать надо, а потом еще поработать. У меня экзамен скоро, билеты готовить надо.
Гуров не стал мешать, отговаривать и предлагать посидеть еще. Не зря Штирлиц говорил про то, что надо уметь не только войти в разговор, но и выйти из него. В данном случае Захаров сам принял решение уйти. Ну и пусть идет. Не надо, чтобы в голове ученого мужа засело гвоздем, что Лев Иванович его расспрашивал о чем-то. Кто такой Жигаленков? Не слишком ли много следов нефти вокруг — на ботинках, на свежей рыхлой земле?..
Гуров посмотрел на часы и подумал, что надо брать быка за рога, пока они под рукой. Он вернулся в университетский городок и отправился искать заведующую кафедрой экологии. Ему повезло, Лидию Ивановну Смирнову он застал в ее собственном кабинете.
Усталая женщина с пучком волос на затылке сидела за большим старомодным столом, который, наверное, когда-то перевезли в новое здание из старого корпуса университета. Было в облике этого стола что-то, напоминавшее о старой профессуре, маститых бородачах в академических шапочках. Гуров сразу зауважал этот стол и тех людей, которые не бросили его, привезли сюда и установили в кабинете руководителя кафедры, рядом с современной мебелью.
Женщина, сидевшая за этим столом, чем-то была похожа на него. Не внешне, боже упаси даже сравнивать. Но что-то в ее облике, в осанке, во взгляде было от того времени, когда ученых уважали, искренне считали их цветом нации.
Гуров облегченно вздохнул, потому что понял, что перед Смирновой он не сможет валять ваньку, изображать из себя кого-то, просто врать ей. Это было очень здорово — честно, на равных поговорить с таким человеком, просить у него помощи. Ведь после таких разработок, какую, например, Гуров учинил недавно Захарову, на душе всегда остается небольшой, но весьма неприятный осадок. Даже если тебе не за что уважать этого человека, то обманывать его все равно не очень приятно.