Он не столько увидел, сколько почувствовал, что Маша сквозь яркий свет рампы нашла его и сразу успокоилась. Она работала! Гуров знал этот театральный прием, применяемый многими актерами. Исполнитель находит в зале хорошее лицо, такое, которому хочется передать всю глубину чувств персонажа, трагедию ситуации. Актер весь вечер играет именно для этого человека, тех самых глаз.
Сейчас Маша нашла его, и на душе у Гурова потеплело. Он на миг забыл, что не сидит на спектакле, в котором играет его жена, а фактически занят оперативной разработкой.
А Маша опять удивила его и очаровала зал.
— Я хочу исполнить для вас, мои дорогие, один замечательный романс, — разлетелся по залу мягкий грудной голос Марии Строевой. — Я еще ни разу не пела его со сцены, так что можете считать себя первыми слушателями. Я благодарю ребят-компьютерщиков, которые выудили ноты из недр Интернета, а также музыкального педагога вашего замечательного клуба. Эта очаровательная женщина согласилась аккомпанировать мне на фортепьяно без репетиции. Если что-то покажется вам не совсем слаженным, прошу не судить строго, потому что мы старались порадовать вас.
Зал взорвался громом аплодисментов. Гуров почувствовал, как рука Аленки поползла по его локтю и втерлась в ладонь. Лев Иванович мягко высвободился, успел бросить взгляд вокруг и молча показал Аленке кулак. Она тихо хихикнула и ткнулась лбом ему в плечо.
«Вот зараза неугомонная! — подумал Гуров без всякой злости. — Дай ей волю, так она мужа подруги без зазрения совести затащит в постель».
Первые аккорды заставили зал замолчать. Гуров не знал этого романса и удивился, откуда Маша его выкопала. Он ведь слышал практически все песни из ее репертуара. Но это было что-то новое.
Шепчутся свечи на полке каминной,
Замерли тени на белой стене.
Сладко предаться тоске беспричинной,
Грусть разбавляя в крепленом вине,
Грусть разбавляя в крепленом вине.
Стрелки часов отмеряют бесстрастно
Прошлого поступь в грядущую тьму.
Боль на душе, до чего ты прекрасна,
Летним дождем прилипая к окну,
Летним дождем прилипая к окну.
Лица проходят пред внутренним взором,
Страсти былые мелькают во тьме.
Что же вы смотрите с тайным укором,
Что же вздыхаете вы обо мне?
Что же вздыхаете вы обо мне?
Шепчутся свечи на полке каминной,
Замерли тени на белой стене.
Нет, не бывает тоски беспричинной,
Грустью рожденной в ночной тишине,
Грустью рожденной в ночной тишине
[1].
«Шепчутся свечи на полке каминной», — повторил про себя Гуров, когда затихли последние фортепьянные аккорды.
Маша и ее аккомпаниаторша ухитрились все сделать без помарок.